Part I: Contemporary Sources
German Sources (20 documents + 13 photographs)
Diaries of Local Population (2)
Swiss (3), Soviet (6), Polish (1), US Sources (1)
German Sources (20 documents + 13 photographs)
Diaries of Local Population (2)
Swiss (3), Soviet (6), Polish (1), US Sources (1)
German Military, Paramilitary & Ukrainian Police Forces (29)
German Civilians (1)
Local Population and Prisoners (32)
NB: Many of the Russian testimonies have not been translated into English, however a decent understanding is obtained from machine translators such as google translate.
Testimonies of German Military, Paramilitary & Ukrainian Police Forces
1.) Testimony of Viktor Trill (Sonderkommando 4a) of 26 May 1944:
When we arrived in Kiev - I was then a member of the main force [of Sonderkommando 4a] - I had to take part in a large-scale shooting of Jews there…A few days after our arrival in Kiev a detachment of about 20 men from Poltava was formed there…I too was assigned to this detachment…We stayed only for a short time in Poltava and then we drivers were ordered to bring our damaged vehicles for repairs to SK [Sonderkommando]4a [headquarters] in Kiev. There were three of us drivers who went to Kiev…I think we arrived there in the evening. There we encountered B[lobel], who said to us drivers: “Early tomorrow you too will take part”…B[lobel] left it unclear in what way we would take part. Very early the next morning we squad members were loaded onto a truck and driven to an area outside of Kiev. I myself did not have to drive that day. The ride probably lasted half an hour. At the place where we stopped a huge mountain of clothing attracted my attention. After we got out of the truck, we first were given some alcohol. It was either grog or rum. Then I saw a huge ditch that looked like a dried riverbed. There were already many layers of bodies in it. At one place a wooden bridge spanned the ditch. The executions started with several of the members of our squad going down into the ditch. At the same time about 20 Jews were brought via a connecting path. Other members of the security police were stationed at the ditch and were occupied solely with filling the magazines of submachine-guns with ammunition. The Jews had to lie down on top of the bodies and were then shot in the back of the head. More and more Jews were continuing to brought to be shot. The marksmen then climbed out of the ditch and then other groups of members of the security police, including me, descended into the ditch. I then had to act as a marksman for about 10 minutes, having to personally shoot 30 to 50 Jews during that time. I remember that men and women of various ages were shot. I do not know for sure anymore whether there were any children among them. It could be that there were mothers who were holding children in their arms. Most of the Jews were naked. A few were still in their underwear. I believe the shooting on that day lasted until about 3 p.m. Afterwards we returned to our quarters and had lunch.During the shooting on that day I had to be act as a marksman for a total of five or six times, each time for 10 minutes. I may have personally shot between 150 and 250 Jews on that day. All of the shooting proceeded smoothly. The Jews surrendered to their fate like lambs.
2.) Testimony of Otto Elfeldt (Wehrmacht) from a secretly tapped conversation between Senior Officers in the period 10 to 12 November 1944:
"ELFELDT: When we were in the KIEV district, my CO of signals(?) came back quite horrified . . . spoken ... it was an engineer 'Bataillonskommandeur' - and this engineer 'Bataillon' had the task of blowing up that ... in which were these 32,000 Jews including women and children."(Neitzel, Tapping Hitlers Generals, p. 197, citing TNA, WO 208/4364)
3.) Interrogation of V. Pokotilo (Ukrainian police) of 11 March 1945:
"Ответ: С первых дней оккупации Киева немцами начались массовые расстрелы советских граждан. Только за последние дни сентября 1941 года было расстреляно около 50 000 человек евреев и комиссаров Красной Армии. Расстреляли эту массу людей в Лукьяновке около еврейского кладбища, в так называемом «Бабьем Яру». Перед расстрелами вся территория «Бабьего Яра» была оцеплена «СС»-овскими частями, с таким расчетом чтобы туда никто не мог проникнуть. Для закопки трупов на место расстрелов взяли из лагеря военнопленных. Обреченных на расстрел людей пускали бежать вдоль яра и из пулемета расстреливали. После расстрела первой партии, военнопленным предложили скинуть трупы в яр и немного присыпать землей, но они, оцепенев от ужаса, не двинулись с места. Тогда пулеметной очередью расстреляли часть военнопленных, после чего оставшиеся в живых стали стаскивать трупы в яр и закапывать их. Вслед за первой партией, расстреливали следующие группы. Исключение делали только лишь ответственным советским работникам и комиссарам, которых раздевали и заставляли бежать по одному вдоль яра. А в это время немец из снайперской винтовки расстреливал их. После окончания расстрела, когда военнопленные засыпали землей яр, то под их ногами земля колыхалась т.к. не все были убиты, а среди них были и раненые и вообще упавшие из страха.
После первого массового расстрела, начались систематически расстрелы, но уже меньшими группами.
Первый расстрел, в котором я принимал участие, произошел в октябре 1941 г. в 10 часов. Шеф полиции предложил группе полицейских, в том числе и мне, отвести 20 человек арестованных евреев в «СД» и там получить дальнейшие указания. Когда мы прибыли с арестованными в «СД» нам было дано указание о расстреле их. На машине мы привезли свои жертвы в «Бабий Яр». Там предложили им выкопать яму, и когда она была готова, мы сняли во всех верхнюю одежду, и построив в шеренгу, расстреляли всех. Причем полицейских было 10 человек и каждому из них пришлось расстреливать по два человека. Я лично в этот раз расстрелял из нагана одного мужчину и одну женщину.
Примерно через 5 дней после первого расстрела я принимал участие в расстреле новой группы в количестве 35 человек. В эту группу входили арестованные партизаны, работники НКВД и евреи, причем среди евреев находились дети в возрасте от 3-х до 10 лет.
Из «СД» мы эту группу привезли в «Бабий Яр» заставили мужчин и здоровых женщин вырыть яму. Когда она была готова, мы отобрали у женщин детей, и, построив взрослых на краю ямы, мы расстреляли их из пистолетов. Вслед за взрослыми расстреляли залповым огнем детей, причем детей младшего возраста расстреливал немец, а немного старше — мы. В этот раз я пострелял 3–4 человека.
После перевода меня работать в личную охрану Багазия, я вместе с ним стал ездить на расстрелы. Таких поездок было три. Первый раз было расстреляно 100 человек, куда входили евреи, военнопленные и партизаны. Расстрел производился в «Бабьем Яру», стреляли немцы из пулемета. Закапывали трупы, привезенные специально для этой цели военнопленные. Второй раз я присутствовал с Багазия при расстреле более 200 человек советских граждан. Этот расстрел представлял ужасную картину. Когда расстреливали мужчин, то женщины и дети стояли в стороне и, наблюдая происходящее, падали без чувств. Когда подошла очередь расстреливать женщин, то у них стали отнимать детей, но они не отдавали. Тогда немец силой вырывал ребенка, расстреливал его, а затем стрелял в мать. Женщины долго кричали, молили о пощаде. После расстрела немец ходил по рву и достреливал из автомата, упавших раненными и от испуга.
Третий раз я присутствовал с Багазия на расстреле группы более 300 человек, среди которых были женщины, дети и мужчины. Женщины и дети были еврейской национальности. Расстреливали их также как и предыдущую группу. Я на этих трех расстрелах личного участия не принимал, а, будучи в личной охране Багазия, вместе с ним наблюдал всю картину происходящего.
В июле 1942 г., когда я снова стал работать в городской полиции, мне опять приходилось ездить на расстрелы и принимать личное участие. Таких случаев я сейчас помню два. Первый раз было расстреляно 75 человек евреев, партизан, парашютистов и военнопленных, среди которых были и женщины.
Всю группу 75 человек на двух автомашинах мы привезли в «Бабий Яр», где заставили их вырыть ров, после чего партиями расстреляли всех. В этот раз все работники полиции «СД» были снабжены автоматами, и расстрел производился залповым огнем."
(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 28)
4.) Report on a secretly tapped conversation between Generalmajor Walter Bruns and other POWs in Trent Park of 25 April 1945 (after describing a mass shooting near Riga):
"Talk about keeping the race pure: at RIGA they first slept with them and then shot them to prevent them from talking. Then I sent two officers out there, one of whom is still alive, because I wanted eyewitnesses. I didn't tell them what was going on, but said 'Go out to the forest of SKIOTAWA(?), see what's up there and send me a report.' I added a memorandum to their report and took it to JAKOBS myself. He said: 'I have already two complaints sent me by Engineer "Bataillone" from the UKRAINE.' There they shot them on the brink of large crevices and let them fall down into them; they nearly had an epidemic of plague, at any rate a pestilential smell. They thought they could break off the edges with picks, thus burying them. That loess there was so hard that two Engineer 'Bataillone' were required to dynamite the edges; those 'Bataillone' complained. JAKOBS had received that complaint. He said: 'We didn't quite know how to tell the FÜHRER. We'd better do it through CANARIS. CANARIS had the unsavoury task of waiting for the favourable moment to give the FÜHRER certain gentle hints. A fortnight later I visited the 'Oberbürgermeister' or whatever he was called then, concerning some other business. ALTENMEYER(?) triumphantly showed me: 'Here is an order, just issued, prohibiting muss-shootings of that scale from taking place in future. They are to be carried out more discreetly.' From warnings given me recently I knew that I was receiving still more attentions from spies."
(Neitzel, Tapping Hitlers Generals, p. 227f.)
(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 38)"Ответ: Не помню точно, какого числа, но это было примерно в начале октября 1941 года, в тот период, когда немцы расстреливали еврейское население в Бабьем Яру г. Киева, на второй день или возможно на первый, сейчас точно не помню, мы находились, вся полиция, в школе на Подоле. Рано утром нас разбудили, вывели на улицу, построили и из нашей группы полицейских отобрали по 20 человек на автомашину, посадили в 2 машины и повезли по направлению к Бабьему Яру. Когда привезли ближе к Бабьему Яру, на одной из улиц, точно ее название сейчас не помню, нас высадили из машин и приказали нам там [находиться] до особого распоряжения. Мы постояли несколько минут, приехал немец с какими-то солдатами немецкими, где был и переводчик, и повел нас на то место, где отбирали у еврейского населения носильные вещи. Когда мы пришли на место, то увидели, что там большая площадь, где лежала масса вещей в беспорядке. Нас всех, полицейских, заставили все эти вещи носить в одно место и порядком складывать. Мы эту работу выполняли. Когда там собрали вещи, то пришли грузовые автомашины. Нам приказали эти вещи грузить на автомашины, а когда нагруженные машины уходили с еврейскими вещами куда-то в город (точно не знаю), мы охраняли эти вещи, которые оставались еще не перевезенными. Таким образом, мы проработали целый день, и опять нас привезли на автомашинах в свое помещение на Подоле. Таких выездов, где расстреливали евреев, у меня было только один раз.Вопрос: В момент расстрела еврейского населения Вы были и видели ли как и кто производил расстрелы?Ответ: В тот день, когда расстреливали евреев, я был на вышеизложенной работе, однако своими глазами не видел, как расстреливали евреев и кто именно. Там было организовано так. Сперва немцы приводили на площадь, там, где мы грузили и собирали еврейские вещи, на этой площади отбирались носильные вещи, затем их вели ближе к обрыву Бабьего Яра, там снимали с евреев одежу и дальше их расстреливали.Я лично видел, как по нашей площади проходила автомашина зеленого цвета крытая с немцами из войск «СС», у которых форма была зеленого цвета со знаками на фуражке черепа. Эти немцы выходили из автомашины недалеко от нас, все они были вооружены немецкими автоматами, и строем уходили к Бабьему яру, там, позже того, как они прошли, я слышал стрельбу автоматных очередей, а также крик людей.Украинскую полицию близко к месту расстрела не допускали, и сами полицейские не расстреливали евреев, это все производили немцы. Даже я не видел из украинских полицейских в оцеплении, там также стояли немцы.Вот все, что мне известно о расстреле еврейского населения в Бабьем Яру и какое участие в этом было мое."
6.) Affidavit of Paul Blobel (Sonderkommando 4a) of 6 June 1947:
"During the last days of September 1941 the Sonderkommando 4a in cooperation with the group staff of the Einsatzgruppe C and two units of the police regiments stationed in Kiev carried out the mass execution of Jews in Kiev. I think that the figure of 33,771, mentioned to me as the number of persons executed in Kiev, is too high. In my opinion not more than half of the mentioned figure were shot."
(Trial of the Major War Criminals before the International Military Tribunal, volume 4, p. 213)
7.) Interrogation of N. Patsyora (Ukrainian police) of 26 September 1950:
"In order to conceal the traces of crimes of mass destruction of Soviet citizens, in August 1943, about 150-200 meters from the Babi Yar concentration camp, where the mass executions had been carried out, the burning of corpses began, which was fenced off and nobody was allowed in there. The gendarmerie was in charge of the burning, while I was guarding the prisoners of the Babi Yar concentration camp. I witnessed this burning and saw that fires burned day and night, spreading the stifling smell of burning meat around the neighborhood. The burning of the corpses lasted about a month until the very last day of the retreat."(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 40, refined machine translation; see also document 41)
8.) Interrogation of Fritz Höfer (Sonderkommando 4a) of 27 August 1959:
One day I was instructed to drive my truck outside the town. I was accompanied by a Ukrainian. It must have been about 10 o’clock. On the way there we overtook Jews carrying luggage marching on foot in the same direction that we were travelling. There were whole families. The further we got out of town the denser the columns became. Piles of clothing lay in a large open field. These piles of clothing were my destination. The Ukrainian showed me how to get in there. After we had stopped in the area near the piles of clothes the truck was immediately loaded up with clothing. This was carried out by Ukrainians. I watched what happened when the Jews - men, women and children — arrived. The Ukrainians led them past a number of different places where one after the other they had to remove their luggage, then their coats, shoes and overgarments and also underwear. They also had to leave their valuables in a designated place. There was a special pile for each article of clothing. It all happened very quickly and anyone who hesitated was kicked or pushed by the Ukrainians to keep them moving. I don't think it was even a minute from the time each Jew took off his coat before he was standing there completely naked. No distinction was made between men, women and children. One would have thought that the Jews that came later would have had a chance to turn back when they saw the others in front of them having to undress. It still surprises me today that this did not happen.Once undressed, the Jews were led into a ravine which was about 150 metres long, 30 metres wide and a good 15 metres deep. Two or three narrow entrances led to this ravine through which the Jews were channelled. When they reached the bottom of the ravine they were seized by members of the Schutzpolizei and made to lie down on top of Jews who had already been shot. This all happened very quickly. The corpses were literally in layers. A police marksman came along and shot each Jew in the neck with a sub-machine-gun at the spot where he was lying. When the Jews reached the ravine they were so shocked by the horrifying scene that they completely lost their will. Itmay even have been that the Jews themselves lay down in rows to wait to be shot.There were only two marksmen carrying out the executions. One of them was working at one end of the ravine, the other at the other end.I saw these marksmen stand on the layers of corpses and shoot one after the other.The moment one Jew had been killed, the marksman would walk across the bodies of the executed Jews to the next Jew, who had meanwhile lain down, and shoot him. It went on in this way uninterruptedly, with no distinction being made between men, women and children. The children were kept with their mothers and shot with them.I only saw this scene briefly. When I got to the bottom of the ravine I was so shocked by the terrible sight that I could not bear to look for long. In the hollow I saw that there were already three rows of bodies lined up over a distance of about sixty metres. How many layers of bodies there were on top of each other I could not see. I was so astonished and dazed by the sight of the twitching blood-smeared bodies that I could not properly register the details. In addition to the two marksmen there was a ‘packer’ at either entrance to the ravine. These 'packers' were Schutzpolizisten, whose job it was to lay thevictim on top of the other corpses so that all the marksman had to do as he passed was fire a shot.When the victims came along the paths to the ravine and at the last moment saw the terrible scene they cried out in terror. But at the very next moment they were already being knocked over by the 'packers' and made to lie down with the others. The next group of people could not see this terrible scene because it took place round a corner.Most people put up a fight when they had to undress and there was a lot of screaming and shouting. The Ukrainians did not take any notice. They just drove them down as quickly as possible into the ravine through the entrances.From the undressing area you could not make out the ravine, which was about 150 metres away from the first pile of clothes. A biting wind was blowing; it was very cold. The shots from the ravine could not be heard at the undressing area. This is why I think the Jews did not realize in time what lay ahead of them. I still wonder today why the Jews did not try and do something about it. Masses kept on coming from the city to this place, which they apparently entered unsuspectingly, still under the impression that they were being resettled."
9.) Interrogation of Karl H. (Einsatzkommando 5) of 29 March 1962:
"In Kiev, I heard about a big mass execution, but this was supposed to have been carried out by Einsatzkommando 4 or 4a. I saw highly visible clothes in a great valley or in a great ravine, apparently left by the victims. My comrade Friebe and I each took a coat of from these clothes."(BArch B 162/5343, p. 434; my translation)
10.) Interrogation of Josef M. (Einsatzkommando 5) of 20 February 1962:
"I witnessed an action in which thousands of Jews - almost all the Jews of Kiev - were shot. This action lasted 1, 2 or 3 days. The few people, who did the shooting, belonged to another Einsatzkommando. We members of Einsatzkommando 5 have accompanied the Jews to the shooting site."
(BArch B162/5343, p. 466; my translation)
11.) Interrogation of Hermann G. (Einsatzkommando 5) of 20 March 1963:
"After Einsatzkommando 5 arrived in Kiev, I have seen posters on the houses calling the Jewish population of Kiev to gather at a certain place for resettlement.Food and winter clothes were to be brought along... I guess that this order was issued by the leader of SK4a Blobel ... I saw that the Jews had to leave their valuables and winter clothing and marched away in groups. It was clear and subsequently confirmed to me, that the Jews were about to get shot and were shot."
12.) Interrogation of Anton Heidborn (Sonderkommando 4a) of 1 November 1963:
13.) Interrogation of Kurt Werner (Sonderkommando 4a) of 28 May 1964:
14.) Interrogation of August Häfner (Sonderkommando 4a) of 7 November 1967:
15.) Interrogation of Julius B. of 2 August 1965 (BArch B 162/5654, p. 3561)
16.) Interrogation of Ludwig M. of 19 July 1965 (BArch B 162/5654, p. 3438)
17.) Interrogation of Theo G. of 9 July 1960 (BArch B 162/1563ff., cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 459)
18.) Interrogation of Ernst B. of 11 October 1966 (BArch B 162/6672, p. 381ff., cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 464)
19.) Interrogation of Oswald Altendorf of 17 September 1963 (BArch B 162/6671, p. 103ff., cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 465)
20.) Interrogation of Herbert T. of 16 September 1966 (BArch B 162/6672, p. 311ff., cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 465)
21.) Interrogation of Franz H. of 7 October 1969 (BArch B 162/6673, p. 544ff., cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 465)
22.) Interrogation of Wilhelm C. of 9 September 1969 (BArch B 162/6673, p. 579ff., cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 466)
23.) Interrogation of Walter F. of 14 March 1970 (BArch B 162/6675, p. 812ff., cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 466)
24.) Interrogation of Walter B. of 25 September 1963 (BArch B 162/6671, p. 131ff., cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 467)
25.) Interrogation of Willi W. of 5 August 1971 (BArch B 162/6679, p. 1657, cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 467)
26.) Interrogation of Hermann L. of 10 October 1976 (BArch B 162/6672, p. 376, cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 468)
27.) Interrogation of Johannes S. of 4 November 1965 (BArch B 162/6672, p. 255, cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 468)
28.) Interrogation of Maximilian H. of 7 July 1977 (BArch B 162/6682, p. 2387, cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 469)
29.) Interrogation of Johann J. of 24 February 1971 (BArch B 162/6676, p. 1151, cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 469)
Drawing of the execution site by a member of police battallion 303:
1.) Statement of Hermann Friedrich Gräbe (construction company Josef Jung) of 1 March 1945:
1.) Testimony of Vladimir Davydov in the report of the ChGK from 9 November 1943:
Interrogation of V. Davydov of 9 February 1967:
2.) Interrogation of Leonid Ostrovskiy in the report of the ChGK from 12 November 1943:
3.) Interrogation of Yakov Steyuk of 12 November 1943:
4.) Interrogation of I. Yanovich of 15 November 1943:
"The third day after the execution we were taken back to the execution area. On our arrival we saw a woman sitting by a bush who had apparently survived the execution unscathed. This woman was shot by the SD man who was accompanying us. I do not know his name. We also saw someone waving their hand from among the pile of bodies. I don’t know whether it was a man or a woman. I should think that this person was finished off by the SD man as well, though I did not actually see it. The same day work began to cover up the piles of bodies. Civilians were used for this task. The ravine walls were also partly blown up.After that day I never returned to the execution area. The next few days were spent smoothing out banknotes belonging to the Jews that had been shot. I estimate these must have totalled millions. I do not know what happened to the money. It was packed up in sacks and sent off somewhere."(Klee, The Goold Old Days, p. 66f.)
13.) Interrogation of Kurt Werner (Sonderkommando 4a) of 28 May 1964:
"That day the entire Kommando with the exception of one guard set out at about six o’clock in the morning for these shootings. I myself went there by lorry. It was all hands to the deck. We drove for about twenty minutes in a northerly direction. We stopped on a cobbled road in the open country. The road stopped there. There were count¬less Jews gathered there and a place had been set up where the Jews had to hand in their clothes and their luggage. A kilometre further on I saw a large natural ravine. The terrain there was sandy. The ravine was about 10 metres deep, some 400 metres long, about 80 metres wide across the top and about 10 metres wide at the bottom.As soon as I arrived at the execution area I was sent down to the bottom of the ravine with some of the other men. It was not long before the first Jews were brought to us over the side of the ravine. The Jews had to lie face down on the earth by the ravine walls. There were three groups of marksmen down at the bottom of the ravine, each made up of about twelve men. Groups of Jews were sent down to each of these execution squads simultaneously. Each successive group of Jews had to lie down on top of the bodies of those that had already been shot. The marksmen stood behind the Jews and killed them with a shot in the neck. I still recall today the complete terror of the Jews when they first caught sight of the bodies as they reached the top edge of the ravine. Many Jews cried out in terror. It’s almost impossible to imagine what nerves of steel it took to carry out that dirty work down there. It was horrible. . . .I had to spend the whole morning down in the ravine. For some of the time I had to shoot continuously. Then I was given the job of loading sub-machine-gun magazines with ammunition. While I was doing that, other comrades were assigned to shooting duty. Towards midday we were called away from the ravine and in the afternoon I, with some of the others up at the top, had to lead the Jews to the ravine. While we were doing this there were other men shooting down in the ravine. The Jews were led by us up to the edge of the ravine and from there they walked down the slope on their own. The shooting that day must have lasted until . . . 17.00 or 18.00 hours. Afterwards we were taken back to our quarters. That evening we were given alcohol (schnapps) again."(Klee, The Goold Old Days, p. 66f.)
14.) Interrogation of August Häfner (Sonderkommando 4a) of 7 November 1967:
INTERROGATION PROTOCOL
TRANSLATION
"The next day I was busy with office work. In the morning, Blobel drove off to some meetings. The next morning, the 29th of September, orders were issued to the officers. It was disclosed to us that the shootingss of the Kiev Jews was to be conducted by one [2] battalion[s] of Order Police and the whole SK 4a including the Grafhorst company. An officer was commandeered for the baggage collection point [one for a counting/registration point]. I received the order to go to the front of the ditch. I cannot name any names. To some extent I was perplexed about the fact that I was the only one assigned to this task at that point in time. I then discovered that the fall in and transportation to on site had already taken place. I do not know any details. Wethen arrived at the area, at the Babi-Jar-Ravine. It was north-west of Kiev.(Institut für Zeitgeschichte, Archiv, Gd 01.54 (Callsen-Prozess), Band 68, fols. 393–397, document from here and translation from here, see also his testimony of 4 August 1965 [BArch B 162/5654, p. p. 3581], e.g. "Blobel visited me in Berlin. He told me that the Babi Yar ravine caused problems, because the river located there in Winter was streaming again and mixed with blood water")
[...]
I have no memory thereof that directly north of this shooting site there were houses. I remember that we saw large numbers of Jews along the way moving towards the area. It was a large area; on the one side allotment gardens, it was [slightly hilly] [relatively flat, slightly undulated]. It randomly came to my notice that registration and baggage collection points were to be set up. When I arrived, Uniformed =Police and the Commando were already there. Lots of people were milling about. Blobel gave orders. Blobel said I was to go with him. There was a dispute between the two of us. I resisted as I was to go to the shooting. He said to me, up front there is a ravine; on the left the Schupo and on the right the SS would shoot. I said, I knew exactly that the Waffen-SS would do it their way and that Grafhorst would complete the matter and had declared that he would accept no meddling [gist]. He ordered me then to go forward, but under no circumstance be seen by the police battalion. For the day before there was trouble; 2 [2 encircled] police officers stated that because of these few Jews the SK 4a was not needed as a reinforcement. But Jeckeln [u. Rasch] had said that SK 4a must go with as a reinforcement. To avoid any trouble in this matter I should not show myself. Blobel also said to me: “You have missed out on shootings; because of you I had trouble the day before yesterday, as a punishment you are to go forward.” I went forward. The Jews were moving in several rows. They had deposited their baggage and some of them their upper body clothing. [In the pit there lay 3, 4 and also 5 Jews loosely on top of one another]. [They went in 3, 4 and also 5 rows] Schupo stood on the right and left. That was [an internal agreement][internal barrier and went as far as near to the Babi-Jar Ravine], perhaps went as far as the so called Babi-Jar Ravine.
The term Babi-Jar Ravine did not exist at the time. I heard about it first in Nuremberg. About 100 metres before the ravine were about 2-3 Schupo officers as a sort of traffic police. Some of the Jews marched on in the direction towards the Schupo and the others in the direction towards the Waffen-SS. I met Grafhorst and another officer from his company. The shooting had already begun. I watched it. About the ravine itself I want to say it was [a sort of clay pit][washed out gorge-ditchin clay terrain, so called Balka], about 300–350 meters long; it made an[incline][bend]. The slant was varied. I cannot remember a side ravine nor a wooden bridge. The Waffen-SS had a 30 meter long area for themselves. Grafhorst told me the Jews had to laydown in the bottom close to one another. Around 4–6 Jews fitted in next to one another. So it continued until the bottom was covered. Then it started again. The others had to lay themselves on top of the already dead Jews. In the course of the 2 days it was about 6 to 7 layers. At the beginning the Waffen-SS were shooting with 2 shooting squads. The whole action was described asa shooting-in-the-neck action. In actual fact that was not the case. The Waffen-SS did not shoot in such a way, as one defines “shooting in the neck”[see the manuscript]. I watched it for a while and hung about on the plateau. What could I do as long as Grafhorst was there? After all, I went along towards the Schupo to see what they were doing. I went there [up to about 50 meters away] and saw that 8–10 shooting squads were present. Around the bend there must have been another 2–3 shooting squads that I was unable to see [Approximately the same shooting technique]. Immediately left again and stayed around further up on the plateau. Around noon Blobel came and said that the Waffen-SS and I were to be relieved by the SK 4a. I should drive to quarters for lunch and return when the Waffen-SS also returned. Around 2:30 pm we were once again at the forward collecting point. We took over again and ceased with the matter at nightfall. We returned to the barracks and I undertook nothing further. What I had seen was absolutely enough for me for this day. The next morning the same. I had to go forward again. The Waffen-SS came with 12–15 men. They only shot with one shooting squad. Midday the same replacement, Grafhorst [midday] [on this day] did not show up. I heard that on this day he had driven to Berlin and attempted to have his company detached from this duty. Suddenly I was spoken to by my rank from behind. I turned around and there stood Brig.Führer Rasch and a vast number of officers. I saw how he stood up there as white as a sheet as he viewed this valley of misery. I called to him and said; “[Mr]Brigadeführer, this is what it looks like from below as it has been ordered from above; a stream of blood. He gave me the order to be given a [M] pistol [sub-machine gun] , go down and mercy shoot. What was I to do? I was given a [M] pistol and climbed down.[I perhaps made a few mercy shots.] [see the manuscript–the already long dead] Rasch left and I gave the submachine-gunback. I climbed out of the pit and went back over the site. I had gone about 150–200 metres, when Schupo Colonel Franz came. He was alone; so was I. I said to him: “Tell me Colonel, have you [already] ever executed a shooting of under 10,000 people?” He looked at me horror stricken. In the meantime he must have realised we already knew one another. He said:[“I have executed only one shooting before and that was with only 9500.]”. [See manuscript]. It was clear that the man was very depressed. He was silent and we took our leave of one another. When I returned to the barracks I was informed that we were leaving for home the next day. Together we drank perhaps 2 to 3 bottles that night. To say that a drinking binge took place is not true as all desire had been taken from us."
15.) Interrogation of Julius B. of 2 August 1965 (BArch B 162/5654, p. 3561)
16.) Interrogation of Ludwig M. of 19 July 1965 (BArch B 162/5654, p. 3438)
17.) Interrogation of Theo G. of 9 July 1960 (BArch B 162/1563ff., cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 459)
18.) Interrogation of Ernst B. of 11 October 1966 (BArch B 162/6672, p. 381ff., cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 464)
19.) Interrogation of Oswald Altendorf of 17 September 1963 (BArch B 162/6671, p. 103ff., cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 465)
20.) Interrogation of Herbert T. of 16 September 1966 (BArch B 162/6672, p. 311ff., cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 465)
21.) Interrogation of Franz H. of 7 October 1969 (BArch B 162/6673, p. 544ff., cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 465)
22.) Interrogation of Wilhelm C. of 9 September 1969 (BArch B 162/6673, p. 579ff., cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 466)
23.) Interrogation of Walter F. of 14 March 1970 (BArch B 162/6675, p. 812ff., cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 466)
24.) Interrogation of Walter B. of 25 September 1963 (BArch B 162/6671, p. 131ff., cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 467)
25.) Interrogation of Willi W. of 5 August 1971 (BArch B 162/6679, p. 1657, cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 467)
26.) Interrogation of Hermann L. of 10 October 1976 (BArch B 162/6672, p. 376, cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 468)
27.) Interrogation of Johannes S. of 4 November 1965 (BArch B 162/6672, p. 255, cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 468)
28.) Interrogation of Maximilian H. of 7 July 1977 (BArch B 162/6682, p. 2387, cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 469)
29.) Interrogation of Johann J. of 24 February 1971 (BArch B 162/6676, p. 1151, cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 469)
Drawing of the execution site by a member of police battallion 303:
(BArch B 162/6672, p. 380, cited in Schneider, Auswärts eingesetzt, p. 468)
Testimonies of German Civilians
1.) Statement of Hermann Friedrich Gräbe (construction company Josef Jung) of 1 March 1945:
"In late September 1941 all the Jewish inhabitants of Kiev, approx. 40.000 persons , men, women and children, were collected by SS- and OT-men and driven out of the town in north-west direction. There they were shot in an open field and left lying. No pits had been prepared for this mass execution and owing to hot weather a decomposition of the bodies began promptly. After several days it was impossible to dig any pits in the vicinity of the corpses. It was tried to cover the corpses with a layer of earth by blasting to small hills on each side of the field. As this did not give the desired results, the whole field was enclosed by a palisade and when the cold season came, all the corpses were burned. The smoke and the odour spread over the town. From September 1941, with the exceptions of a few hidden ones, there were officially no more Jews in Kiev."(YVA O.18/256 p. 47)
Testimonies of Local Population and Prisoners
1.) Testimony of Vladimir Davydov in the report of the ChGK from 9 November 1943:
"During the process of burning the bodies of those shot in 1941 in Babi Yar when we were working there, a 'black maria' from the SD brought the bodies of people who had been gassed to death. This took place as follows: A death van, inside of which the voices of still living people could be heard, arrived at Babi Yar early in the morning. Then the van stopped, its engine was switched on again, and also some switch was turned on. After that the heart-rending crying of women, children, and elderly people could be heard inside the van. Apparently the exhaust gases entered [the van] and the people were starting to suffocate. After about 15 minutes all was quiet, the doors of the black maria were opened, and a terrible scene became visible.Between 40 and 50 naked people age 1 to 70, still very hot and wet, were in a sitting position in the van. This sight recalled people sitting in a bathhouse. All of them had their eyes open and their faces clearly expressed horror.We were forced to enter the van, to throw down the bodies of those just killed, and to place them in piles to be burned. Some of these people were still half alive. At first the black maria arrived twice a week. Each van could hold 50 people. Each time 50 people were taken and there were 2-3 trips a day; later, when Germans started to retreat from Kiev, the van made 8-10 trips a day…"(Yad Vashem site)
Interrogation of V. Davydov of 9 February 1967:
"On 18 August 1943, the German command of the camp selected 100 "Smertniks" from among the prisoners and took them from the camp to Babi Yar. I got into this group of prisoners. There they shackled us and forced us to dig up the corpses of the shot Soviet people and burn them. We pulled out corpses from the pit with special hooks, stacked them in the built furnaces, which consisted of brought granite stones, iron rails and logs. Before that, the corpses were searched, gold items and valuables were confiscated, and they were put into buckets and boxes at the behest of the guards. In one oven about 2000 dead bodies were laid in layers mixed with wood, poured over with oil and set on fire. Stacks with corpses and firewood were up to 4 meters high. The bonfire with the dead bodies of one furnace burned for 1-2 days, after which it was raked and the burnt remains were crushed with special rams, sifted on metal sieves in order to locate and seize valuables. Ashes were carried away on stretchers and scattered on fields in the ravine area. At the same time, several such furnaces were built and burned. To accelerate the work of burning corpses (Soviet troops were approaching Kiev) Germans increased the number of shackled prisoners to 330 people, used an excavator and an explosive method. In addition to burning the corpses previously shot, the Germans, while we were in the ravine, brought people to the Babi Yar in gas chambers and killed them with gases, and then threw them into the same burning stoves...Over the entire period, 50-60 furnaces were built in Babi Yar and some 125,000 corpses were burnt."(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 44, refined machine translation)
2.) Interrogation of Leonid Ostrovskiy in the report of the ChGK from 12 November 1943:
TRANSCRIPTION
"С 28 сентября 1941 г. и до момента ухода из лагеря, всех находившихся в нем евреев в возрасте до 16 лет и свыше 35 лет ежедневно грузили на автомашины и вывозили из лагеря. Вскоре эти же машины возвращались обратно в лагерь без людей, а только с одеждой, которую складывали в отдельные помещения. Поэтому всем находившимся в лагере стало известно, что всех вывозимых на автомашинах везут не на работу, как это сначала пытались объяснить немцы, а на расстрел. Позднее эти предположения подтвердились вновь поступившими в лагерь лицами, которые заявили, что всех евреев вывозили из лагеря в «Бабий Яр» и там расстреливали."
TRANSLATION
From September 28, 1941 and until the moment I [left] the camp all the Jews held there below the age of 16 and above 35 were every day loaded onto trucks and taken out of the camp. Soon the same trucks returned to the camp without the people but only with their clothes, which were then stored in separate rooms. That is the way those who remained in the camp learned that all those who had been taken away by truck were not taken to work, as the Germans had originally claimed, but to be shot. Later this assumption was confirmed by newcomers to the camp, who maintained that all the Jews were taken from the camp to Babi Yar and shot there…(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 12; translation from Yad Vashem site)
3.) Interrogation of Yakov Steyuk of 12 November 1943:
"Да, место раскопок в «Бабьем Яру» я хорошо знаю и даже могу указать место, где закопано железо для постройки площадок, на которых сжигались трупы. Частично трупы вырывались из ям крючками, часто механическим путем при помощи экскаватора типа «Полик». Извлеченные трупы укладывались слоями на специально устроенные площадки таким порядком, что после каждого слоя трупов укладывались дрова, обливались отработанным автолом, смешанным с керосином, а затем, когда были уложены несколько слоев трупов и дров общей высотой до четырех метров, площадки поджигались, и таким образом сгорало одновременно около 5 тысяч трупов. Таких площадок за время работы с 18 по 29 августа было устроено не меньше десяти штук.Как я уже отметил выше, подавляющее большинство откопанных трупов состояло из гражданского населения, в числе которых были, как женщины и мужчины различных возрастов, и также и дети. Лишь в одном месте «Бабьего Яра», где обнаружено было около 2000 трупов, по наружному виду и сохранившейся одежде можно было заключить, что это трупы расстрелянных военнопленных из числа командного состава Красной армии.Из лиц, руководивших работами по раскопке и сжиганию трупов, персонально я знаю нижеследующих: штурмшарфюрер «СС» — Топайде, который являлся техническим руководителем работ, и он был одновременно самым жестоким по отношению к работающим арестантам. Он лично расстреливал провинившихся арестантов и, видимо, участвовал сам в массовых расстрелах мирного населения г. Киева в 1941 г., так как он знал все места, где были зарыты трупы жертв фашистского террора. Его помощниками являлись гауптвахместер жандармерии Мэркль (из Мюнхена), гауптвахмейстер жандармерии Фогт, ротенфюрер — Рэвер, и другие, фамилии которых я не могу назвать. Необходимо отметить то обстоятельство, что немцы придавали работам по раскопкам и сжиганию трупов исключительную серьезность, что можно было судить из того, что почти ежедневно место раскопок посещалось лично командором «СД» (полковник войск «СС»; фамилии которого я не знаю и его заместителем — майором войск «СС»)."
TRANSLATION
"Yes, I know the excavation site well and can even show the place where iron was buried for the construction of the platforms on which the corpses were burned. The corpses were in part raised from the pits with hooks and in part by mechanical means using a Polik excavator. The exhumedcorpses were laidin layers on specially arranged platforms. After each layer of corpses firewood was spread outand doused with spent motor oil mixed with paraffin. Then, when several layers of corpses and firewood had been arranged to a height of four metres, the platform was set on fire, and in this manner about five thousand corpses were burntat the same time. No less than ten such platforms were constructed during the work from August 18 to 29.(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 13, see also his testimony of 11 June 1980; translation from here)
As I have already indicated, the overwhelming majority of the exhumed corpses were those of civilians, and they included women and men of various ages and also children. Only at one site at Babyn Yar, where about two thousand corpses were discovered, was it possible to conclude on the basis of the appearance and thepreserved clothing that these were the corpses of executed prisoners of war from the officers’ ranks of the Red Army.
Of the persons who directed the exhumation andburning of the corpses I personally know the following: SS-Sturmscharführer Topide, who was the technical directorof the work and was at the same time the cruelest in respect to the prisoners. He personally executed prisoners who had committed an offenceand apparently had himself taken part in the mass executions ofthe peaceful population of Kyiv in 1941 because he knew all the places where the corpses of victims of the fascist terror were buried. His assistants were Gendarmerie-Hauptwachtmeister Merkel (from Munich), Gendarmerie-Hauptwachtmeister Vogt, Rottenführer Rewer and others whose surnames I cannot provide.
It is necessary to note that the Germans took the work of exhuming and burning the corpses extremely seriously, which was evident from the fact that the SD commanding officer (a Waffen-SS colonel whose surname I do not know) and his deputy, a Waffen-SS major, personally visited the exhumation site almost every day."
4.) Interrogation of I. Yanovich of 15 November 1943:
"29.IX.41 г. немецкие власти по всему городу развесили приказы, чтобы все евреи города Киева являлись, со всеми документами, ценными вещами, притом всей семьей по адресу угол Лагерной и Дегтяревской, подписи на приказе никакой не было.Лично я не был по указанному адресу, куда сходились евреи потому, что туда не пускали, но я лично видел, как по городу шла масса евреев с детьми и вещами по направлению на русское кладбище. На русском кладбище у них отбирали вещи, которые они несли, и только в той одежде, в которой они были одеты, вели всех в Бабий Яр, я лично с дому хорошо видел, как вели их колоннами в Бабий Яр. На площадке, где когда-то было стрельбище, расположенное на территории Бабьего Яра, всех евреев раздевали донага, т.е. наголо и расстреливали. Мне не было видно, как их расстреливали, но слышно, как строчили автоматы и кричали люди, были разговоры, что часть из них убивали электрическим током, такое массовое убийство было больше недели, ежедневно с 8 часов утра и до 5 часов вечера, а потом стали возить на автомашинах, на подводах людей и расстреливать в этом же яру. Все вещи с убитых возили на автомашинах в город Киев на улицу Некрасовскую в школу, номер дома не знаю.Вопрос: Не известно ли вам, когда немцы закапывали народ живыми в могилу и сжигали в огне?Ответ: Я лично не видал, когда немцы закапывали советских граждан живыми и сжигали на костре, но мне рассказывал гр-нин Козлинский, проживает [по ул.] Бабий Яр № 6, который видел, как немцы сжигали наших людей огнеметом.Вопрос: Видели ли вы, когда немцы выкапывали из могилы трупы и сжигали на огне?Ответ: Точно я не видел потому что видеть нельзя было, во-первых, стояла охрана вокруг яра, а сам [яр] высоко был осыпан песком, и что они там делали не видно было, но начиная с августа месяца 1943 года и по октябрь месяц 1943 года в этом яру день и ночь горел костер — с черным дымом и был невыносимый запах, среди жителей был разговор что немцы все трупы выкапывали машиной в виде экскаватора, обливали нефтью и сжигали."(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 15)
5.) Interrogation of M. Lutsenko of 15 November 1943:
"Ответ: Могу пояснить, что мне известно следующее: примерно в сентябре месяце 1941 г. я лично сама видела, когда немецкий карательный отряд вел группу пленных красноармейцев, которые были раздеты, за русское кладбище (Лукьяновка). Сколько я не вела наблюдение, то уведенные туда, больше не возвращались.(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 16)
На протяжении целой зимы 1941 г. гестапо вывозило людей за русское кладбище, но когда все то место было заполнено трупами, то уже видно было, что изменилось место свозки трупов «Бабий Яр» и где можно было наблюдать беспрерывное движение закрытых машин, которые сопровождались легковыми автомашинами с собаками. Часто мне приходилось видеть, как с автомашины выходили люди в исподнем белье и сейчас же можно было слышать выстрелы.
Однажды мне пришлось лично видеть весной в 1942 г. трупы расстрелянных граждан, которых немцы присыпали землей, какие именно люди, то сказать трудно, но было видно по одежде формы военнослужащих Красной Армии.
В июне или июле месяце 1943 г. видно было, как гестапо охранял заключенных советских граждан, которые занимались раскопкой ранее расстрелянных мирных граждан г. Киева, и их изжигали на кострах.
Вопрос: Луценко М.С., можете ли вы пояснить, что вам известно о евреях, которые были расстреляны в Бабьем Яру?
Ответ: Могу пояснить, что после того, как было объявлено всем евреям г. Киева явится на ул. Дехтяревскую и Лагерную, с ценными вещами и теплой одеждой, я лично видела, как уже немцы группами без вещей проводили евреев в Бабий Яр и было слышно автоматические и пулеметные выстрелы и душераздирающие крики детей и женщин.
Все вещи, которые приносились евреями, немцы отбирали и складывали на кучи после чего увозились, куда-то мне не неизвестно.
Вопрос: Можете ли вы, Луценко, пояснить были ли случаи побега из лиц, которые расстреливались в «Бабьем Яру» или каком либо другом месте расстрелов.
Ответ: Могу пояснить, что каких-либо лиц, бежавших с мест расстрела, я сказать не могу, но один случай был такого порядка. В скором времени, как фашисты оккупировали Киев, была приведена группа евреев для расстрела в Бабий Яр, и к дому, где я проживаю, подбежал мне неизвестный молодой человек на вид лет 18, еврей и просил помощи, весь был окровавлен, и я ему подала воды, он попил, и я дала направление бежать ему в кладбище, в сторону от места, где производились расстрелы. Других, каких либо случаев побега я сказать не могу."
6.) Interrogation of B. Bortnik of 15 November 1943:
"Ответ: В 1941 году в ноябре месяце вернулся в г. Киев из плена. В тот период времени я проживал по ул. Мельникова, дом 84, кв. 2. В это время я наблюдал [как] автомобили, принадлежащие гестапо, возили людей на расстрел. Расстрел происходил в Бабьем Яру. Выводить на расстрел людей у них было принято два раза в неделю, т.е. пятницу и субботу. Вывод производился в 5 часов утра.(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 17)
Это производили расстрелы в этот период времени, когда в немецкой печати было напечатано, что они дошли до г. Сталинграда. Но после того, как г. Харьков был взят Красной Армией, то по г. Киеву были массовые аресты жителей, т.е. в это время автомашины возили арестованных на расстрел ежедневно.
Вопрос: Скажите, а откуда вам известно, что расстреливали жителей г. Киева немцами в Бабьем Яру?
Ответ: В это время я работал на подсобном хозяйстве, которое расположено недалеко от Бабьего Яра, и мне было хорошо видно, как выводили из автомашины арестованных в одном белье и расстреливали их из автоматов. Во время расстрела были крики граждан и их стоны. Расстрелянных немцы засыпали землей.
В 1943 г. немцы изменили истребление граждан по их расстрелу и засыпанию землей, и с мест засыпки землей они трупы стали сжигать. Одновременно ранее закопанные трупы они их раскапывали экскаватором и их сожгли. В Кирилловской роще находились гр-не душевнобольные, которых также немцы расстреляли, а в 1943 году трупы их были отрыты и сожжены."
7.) Interrogation of S. Berlyant of 16 November 1943:
"После моего признания (что еврей), гестапо направило меня на работу по ул. Институтской, № 5, где немцы ремонтировали для себя какие-то кабинеты и квартиры. Там я на черных работах, проработал примерно до 20 февраля 1942 г., потом отправили на ремонт здания для следователей гестапо, находившееся по ул. Мельникова, 48, где я пробыл до 15 мая 1942 г.После этого меня отправили в пригородное местечко Мышеловка, тут я работал на разных работах подсобного хозяйства гестапо до сентября месяца 1943 г., откуда в сентябре 1943 г. я и еще 8 человек, по национальности евреев, отправили в «Бабий Яр», где нас в первую очередь заковали в кандалы, и примерно с 2–3 сентября 1943 г. я совместно с другими работал на раскопке и сжигании трупов расстрелянных немцами советских граждан и военнопленных зарытых в землю.В первое время нас работало человек 320, а потом число менялось. Работали мы по 12–15 часов в сутки. Разрывали ямы, извлекали трупы наверх, над этими ямами ставилась временная железная решетка «печь», на которую ложились сосновые доски, сверх досок лежали примерно по триста человеческих трупов в один ряд, сверх трупов снова ложились дрова, все это обливалось нефтью и поджигалось. Закладка одной печи составляла примерно до 3000 трупов, так как накладывалось трупов по несколько рядов. Таким образом, было сожжено примерно тысяч 70 трупов.После того, как все трупы были вскрыты и сожжены, из гестапо немцы стали привозить удушенных газом людей, трупов 70–80 в машине и также сжигались.Все мы 180 человек работали закованными в железных цепях. Кормили нас: в 6 часов утра ежедневно нам давали по литру несладкого, без хлеба, кофе, в обед литр супа без хлеба и в ужин литр кофе, по 200 граммов хлеба, в большинстве случаев просяного. Люди буквально обессиливали, и работать не могли. Таких людей жандармы избивали палками, прикладами винтовок и другими предметами и под видом отправки их в концлагерь расстреливали и сжигали в этих же печах. Помещались мы в небольшой землянке 180 человек, воздуху никак не хватало, было сильно душно, люди болели, но сказать об этом было нельзя, так как за это могли сжечь на костре. Видя, что делать нам уже нечего, мы сделали для себя вывод, что нас ожидает смерть на вновь нами сделанной печи из колод, мы стали готовиться к побегу. Инициатором побега был бывший сотрудник НКВД Яша, фамилии его я не знаю, и другие товарищи. Яша достал где-то ключ к двери-решетке, и мы готовились всю ночь на 29 сентября 1943 г., многие друг друга расковывали и в четыре часа утра отомкнули дверь и с криком «ура», «вперед» стали один за другим выбегать из землянки. Жандармерия открыла по нам из автоматов огонь и начала освещать ракетами местность и многих постреляла. Мне, Дубинину1 Давиду, Островскому Леониду, Давыдову Владимиру и другим товарищам удалось убежать. После того я скрывался на кирпичном заводе по Селецкой2 улице г. Киева до вступления частей Красной Армии в г. Киев."(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 18)
8.) Interrogation of N. Petrenko of 28 November 1943:
"Ответ: Я проживаю недалеко от того места, где немцы зверски издевались над гражданами, это место называется «Бабий Яр».22 сентября 1941 г. я видела, когда немцы возили в грузовых крытых автомашинах людей к «Бабьему Яру». В течение 22 сентября таких автомашин к «Бабьему Яру» проследовало, как мною было подмечено, 35. Я видела, как из автомашин выводили людей, раздевали их до нижнего белья, заставляли ложиться на землю, после чего их избивали, они поднимались, и их по три человека передавали другим немцам, а последние, в свою очередь, направляли немцам, которые стояли у самого «Бабьего Яра», где и расстреливали, привезенных на автомашине людей у обрыва «Бабий Яр».На другой день, 23 сентября 1941 г., немцами был издан приказ, который обязывал еврейское население г. Киева явиться на другой день — 24 сентября с ценными и теплыми вещами на ул. Мельника и Дегтяревскую.24 сентября, когда евреи приходили на указанные улицы, там их встречал немецкий конвой, отбирал вещи, а затем под конвоем вели евреев к «Бабьему Яру», где их и расстреливали, а детей бросали живыми в овраг. Так зверски немцы истребляли еврейское население г. Киева в течение нескольких дней."(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 21)
9.) Interrogation of N. Gorbatschowa of 28 November 1943:
TRANSCRIPTION
"Ответ: 22 сентября я лично видела, как в течение целого дня в «Бабий Яр» проследовало около 40 грузовых автомашин, которые были переполнены еврейским населением — мужчинами, женщинами и детьми, при чем некоторые женщины держали на руках грудных детей.Я и еще несколько женщин, проживающих вблизи «Бабьего Яра», незаметно для немецкой охраны, приблизились к месту, где останавливались автомашины и сгружали привезенных на них людей. Мы увидели, что в метрах 15 от начала «Бабьего Яра» немцы заставляли раздеваться привезенных ими евреев и приказывали им бежать вдоль яра, расстреливая бежавших из автоматов и пулеметов.Я лично видела, как немцы бросали грудных детей в овраг. В овраге находились не только расстрелянные, но и раненые, а также живые дети. Все же немцы производили закапывание оврага, причем было заметно, как небольшой слой земли шевелится от движения живых людей.Многие люди, предчувствуя свою гибель, падали в обморок, рвали на себе одежду и волосы, падали к ногам немецких солдат, но в ответ получали от них удары палками.Расстрелы евреев продолжались в течение нескольких дней."
TRANSLATION
"On September 22, 1941, I myself have seen how about 40 trucks drove to Babi Jar in the course of the day, full of Jewish citizens: men, women and children, whereas some women were holding babies. I and some other women, who live near Babi Jar, went to the place where the cars stopped and where the people were unloaded, unnoticed by the German guards. We saw that about 15 meters from the beginning of the Babi Jar; the Germans were forced the Jews to undress and commanded them to run along Babi Jar. The Germans shot at machine pistols and machine guns on the those walking. I saw myself that the Germans were throwing babies into the ravine. There were not only shot but also wounded and even living children in the ravine. Still, the Germans were filling up the ravine and the thin layer of earth moved above the human bodies. Many people fained, pulled their clothes and hair, fell at the feet of the German soldiers. In response, they received blows with sticks. The shooting of the Jews lasted several days."(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 22, German translation in Wiehn, Babij Jar 1941, p. 163; my English translation)
10.) Interrogation of V. Kuklya of 4 February 1944:
"22 августа 1943 г. меня в числе 22-х смертников, в автомашине «душегубке» привезли в Сырецкий концлагерь, где я под строгим наблюдением охраны, вместе со смертниками в одной землянке просидел трое суток и каждую минуту ожидал расстрела, но на четвертые сутки нас всех пригнали в «Бабий Яр», во всех была одна мысль, что ведут на расстрел, но оказывается нас пригнали на работу по раскопкам зарытых в яру трупов расстрелянных сов. граждан в течении с 1941–1943 г.Когда пригнали на работу, нам заковали ноги в кандалы и заставили откапывать трупы и сжигать на приготовленных для этого печах. Печи для сжигания трупов изготовляли мы сами из каменных памятников с еврейского кладбища и решеток, которые клали на рельсы, а поверх их дрова и затем клали трупы, и каждый ряд дров и трупов обливался нефтью, специально для этого приготовленной.Таким образом, ярус из трупов положенных на печи вырастал до 4-х метров в высоту, в длину около 10 метров и в ширину метров 5. Таких печей в яру было много 70–80 шт. (печей), в печи укладывалось от 2-х до 4-х и больше тысяч трупов. Затем поджигались, и эти печи горели целые сутки. После сжигания кости трупов разбивались трамбовкой в порошок, просеивали сквозь сито, и этот порошок рассеивался по поверхности почвы и перемешивался с землей. Кроме того, что сжигали трупы, вырытые в яру, на место сжигания привозили людей в машинах «душегубках» через каждые полчаса и сразу вынимали из кабин машин удушенных людей и бросали в огонь и сжигались. Тут также были люди разных возрастов и пола, от грудного ребенка до стариков преклонных лет. Общее количество сожженных трупов в «Бабьем Яру» по нашим подсчетам было 95–100 тысяч.За период моего пребывания в лагере, я задался целью совершить побег, первый раз мне не удалось благодаря предательству со стороны самих заключенных, второй раз мой замысел увенчался успехом.Во время работы по сжиганию трупов, я среди трупов нашел ключ, который к счастью подошел к замку землянки. Это я делал все сам при строгой конспирации, и узнали об этом буквально несколько человек более надежных. Совершить побег было нелегкой задачей, потому что землянка, в которой мы находились, сильно охранялась.И все же мы в ночь на 29 сентября 1943 года совершили побег. В эту ночь я не спал, и под всякими предлогами, т.е. под видом, что заболел, сидел возле решетчатой железной двери и приспосабливался открыть замок, хотя немецкий часовой и зорко следил за дверью землянки, поминутно освещая ее фонариком. Я все же замок открыл, это было примерно в 2 часа ночи.После того, как я открыл замок, узнали и другие товарищи, которых насчитывалось 36 человек, задавшихся целью побега. Начали расковываться и примерно около 4-х часов раскрыли двери и бросились бежать. Но спастись удалось очень не многим, только несколько человек, основная масса людей погибла под огнем пулеметов и автоматов немецкой охраны. После побега я скрывался в доме Иванова Антона Дмитриевича ул. Отделенская, 10, кв. 3 (Соломенка) недели две, затем нашел свою семью. Но с семьей был всего дня три, а затем скрывался в подвале сожженных домов на ул. Николаевской «Континенталь» (до 29 октября 1943 года), а затем я, чувствуя себя совершенно больным, направился скрытно на ст. Ракитно к матери моей жены, там я тоже не долго находился потому, что угрожала опасность, меня всегда могли поймать немцы, и я стал скрываться в лесах Таращанского района до самого освобождения этой территории Красной Армией в январе 1944 года."(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 24)
11.) Interrogation of I. Doliner of 4 February 1944:
"Ответ: До оккупации г. Киева немцами я работал в столярных мастерских горздравотдела г. Киева. 19 сентября 1941 г. немцы оккупировали Киев. Благодаря моему тяжелому материальному и экономическому положению, я эвакуироваться c города в глубь страны не мог, и поэтому остался в оккупированном городе. С первого дня оккупации я не работал нигде около месяца, всячески скрывая свое национальное происхождение. Дней через 8, после оккупации города немецкое командование издало приказ и вывесило на видные места о том, что все евреи г. Киева должны с ценными и теплыми вещами явиться на ул. Мельникова, что возле еврейского кладбища. Я не выполнил этот приказ, хотя и был намерен пойти, но моя жена меня удержала, и я продолжал скрываться. Под видом украинца я устроился работать на прежнюю работу в мастерских горздравотдела, и это было благодаря директору мастерских Попеля и зав. производством Яско, которые знали о том, что я еврей, но не выдали.Таким образом, я проработал до 3 февраля 1943 г. За этот период я все время боялся за свою судьбу. Начальник отдела кадров Щербина, который и сейчас где-то проживает в Киеве, все время интересовался о моем национальном происхождении и хотел выдать меня немцам, но, точно не узнавши, и сообщать в гестапо не решался.3-го февраля 1943 г. я был арестован полицией вместе и в один день с товарищем Трубаковым и одним работником НКВД, фамилии которого я не знаю, выдал нас всех троих один ранее арестованный еврей по фамилии, которую я не помню, а имя его было Юрий. Будучи арестованным, я вместе с двумя товарищами просидел в полиции и в гестапо 14 дней, на допросах я признался о том, что я еврей, ибо знал, что если не сознаюсь, меня будут избивать, подвергать телесному осмотру и всевозможным пыткам. После чего я с товарищем Трубаковым был направлен в Сырецкий лагерь, а арестованный работник НКВД был посажен в отдельную камеру в гестапо и о дальнейшей судьбе его мне не известно.С момента прибытия в лагерь началась моя кошмарная жизнь, во-первых, с нами проводили «физзарядку», т.е. приказывали ползать, бегать, приседать, ходить «гусиным шагом», «черепашьим шагом», змеиным и т.д. Одним словом подвергался всевозможным мучениям. Для евреев была отведена отдельная землянка, в которой помещались до 100 человек, но в ней все время с каждым днем уменьшалось и доходило до 50 человек, а потом добавили, т.е. приводили вновь арестованных. Ежедневно немцы и их прихвостни из русских убивали людей палками, которые изготавливались специально поставленным на эту работу человеком. Ежедневно люди умирали от истощения и болезней, «дизентерии», а также от непосильной работы, на которую водили каждый день, т.е. носили на носилках землю с одного места на другое, без всякой цели. Когда водили строем на работу, принуждали петь песни, и кто не пел, тот подвергался сильному избиению и часто лишался самой жизни. Питание было совершенно негодным, т.е. варили шелуху от картофеля, привезенную из немецких кухонь и немного мукой в виде отрубей заправляли эту воду, и это назывался суп. Это был весь обед. Утром давали кипяченую воду, заваренную какими-то листьями и грамм 200 хлеба из проса. И это все было наше питание.(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 25)
18 августа 1943 г. нас отобрали 100 человек, в том числе евреев человек 50 и остальные русские и повели в «Бабий Яр», и стали заковывать нам ноги в цепи, для этого отобрали двух слесарей из нашей среды, которые произвели заковку. После чего нам приказали рыть землю. Сначала я не знал, для какой цели мы рыли ямы, но когда на третий день нашей работы мы добрались до трупов людей, я понял, что это была цель обнаружить эти трупы. Когда трупы были обнаружены, нас заставили изготовлять печи, т.е. принесли ряд памятников из еврейского кладбища, которые раскладывали тут же в яру на выровненные площадки, на эти плиты клались рельсы, решетки из оград кладбища, на решетки клались дрова, которые обливались нефтью, а на дрова клались трупы, вырытые в яру, которые также обливались нефтью и такой ярус вырастал вышиной до двух метров диаметром 2–8 метров, такие же печи были три изготовлены в ряд и укладывалось в эти печи количеством до 2000 трупов, но раскопки производились в трех местах и всюду были такие печи, когда укладка заканчивалась, печи поджигались и сгорали в одну ночь, а кости превращали в порошок путем трамбовки и рассыпали по яру, перемешивая с землей. По окончании сжигания трупов, эти печи разбирались и эти рельсы, решетки и камни разносились в разные места яра и засыпались землей.
Кроме сжигания трупов вырытых из яра к этим кострам, которые горели с трупами, ежедневно немцы привозили 5–6 автомашин «душегубок» полных удушенными людьми: мужчинами, женщинами и маленькими детьми, которых тут же складывали в штабеля на эти печи, обливали нефтью и сжигали. Часто вынимали из кабины «душегубки» еще немного живых людей, но, не обращая на это внимания, бросали в огонь.
Это продолжалось до 29 сентября 1943 года. За период с 18 августа до 29 сентября было сожжено и удушено около 100 000 трупов разных возрастов и пола.
Последний день 29 сентября мы засыпали землей ямы, из которых вынимали трупы, в этот день мы узнали, что командор из гестапо приказал изготовить новую печь небольшого размера тоже для сжигания трупов, тогда мы догадались, что эта печь будет для сжигания нас, потому что все трупы были сожжены, и мы решили в ночь на 30 сентября совершить побег при любых условиях, потому что знали, что утром 30 сентября нас расстреляют.
Мысль с побегом у нас была давно, и мы в процессе работы на раскопках подготавливали инструмент для вскрытия замка землянки. Ключ был подобран, который нашли среди трупов в яру. Ночью часа в три товарищ Кукля Владимир просунул руку сквозь решетку и с наружной стороны открыл замок, затем все находившиеся в землянке стали расковываться, кто как мог, помогая друг другу, и через примерно полчаса начали побег, но спастись удалось только 14-ти человекам, остальные тут же возле дверей землянки падали под огнем пулемета и автоматов немецкой охраны.
После побега я скрывался на Кирилловской ул. дом № 126 около «Бабьего Яра» до того момента, пока немного успокоилось в лагере, затем я скрывался у знакомых и у своей жены, до прихода в Киев Красной Армии. В период своего нелегального положения после побега, я приобрел себе фиктивные документы, т.е. немецкий паспорт, который мне изготовил один человек, проживающий по ул. Урицкого, фамилии и имени которого я не знаю, потому что в этом мне помогла соседка Паша, проживавшая в то время в нашем дворе, которая договорилась с этим человеком, и он мне изготовил паспорт. Паша эта, фамилии я ее не знаю, проживает в данное время на ул. Тарасовской, 21, кв. не знаю."
12.) Interrogation of Y. Knysh of 2 March 1944:
"Ответ: Я, по национальности еврейка, муж мой Кныш Василий Тимофеевич, украинец, мобилизирован в Красную Армию в начале войны в 1941 году. При оккупации города Киева немцами, я эвакуироваться из города в глубь страны не могла, так как была связана с производством, т.е. работала в столовой нарпита, и директор столовой не отпустил меня во время массовой эвакуации, сама я решиться на это не могла, потому что у меня был ребенок 4-х лет, а транспорта не было. Таким образом, я работала в указанной столовой до момента оккупации. При оккупации Киева я не работала нигде. 28 сентября 1941 г. по приказу немецкого командования, все граждане еврейской национальности г. Киева должны были явиться с ценными вещами в район еврейского кладбища на ул. Лукьяновской. Выполняя данный приказ, я в указанный день с ребенком, без вещей, ибо я знала, что нас будут уничтожать, а потому вещей не брала, так как и тысячи других граждан. Когда я прибыла к месту сбора, где творилась невообразимая жуткая картина, вся огромная толпа людей, начиная с грудного ребенка до преклонных лет стариков, находилась под усиленной охраной немецких солдат вооруженных пулеметами и автоматами. Тут же сгружали вещи в кучу, с подвод, которые привозили свои вещи согласно приказа, граждан с ручным багажом отводили в сторону — в укрытие и там отбирали все вещи, снимали золотые кольца, серьги, брошки, часы и т.п. И в этом адском котле многотысячной толпы людей обреченных на гибель творилась неописуемая картина: крики, плач и вопль заглушали все происходящее на месте расстрела, а в это время гитлеровцы отбирали из толпы 100–150 человек, гнали в овраг, т.е. в так называемый «Бабий Яр», где из пулеметов и автоматов производили массовый расстрел людей, загнанных в яр. В одну из групп отобранных для расстрела попала и я со своей дочерью Людмилой 4-х с половиной лет. Когда меня в числе других завели в овраг, я была в середине этой группы, нас остановили. У женщин вырывали их рук грудных детей и молнией отбрасывали в сторону, как дрова, где их расстреливали из автоматов и пулеметов. Благодаря тому, что я была в середине группы, и были сумерки, я, не дожидаясь того, когда начнут расстрел, упала на землю, положила под себя ребенка, в это время я услышала трескотню пулемета, и люди попадали мертвыми на меня обливаясь кровью. В таком положении я пролежала часа два, пока все затихло, я осталась жива и сохранила жизнь ребенку. И когда уже совсем стемнело, я осторожно приподнялась и убедившись, что вблизи никого из охраны не было, взяла ребенка и по трупам стала пробираться куда-либо в укрытие с целью спасения. С большой осторожность и риском я с трудом добралась до поселка «Бабий Яр» и в одном подвале скрывалась четверо суток, влача при этом совершенно голодное существование. Для того чтобы не умереть голодной смертью я ночами выходила из своего укрытия и в мусорных кучах собирала остатки пищи, картофельные очистки и т.п. ими питалась сама и кормила ребенка. Я имела ужасающий вид, и показаться в таком виде это значило стать привидением, я вся была в крови с головы до ног, в таком виде была и моя дочь, обмыться было негде, да и об этом ли было думать, у меня все мысли были сосредоточены к одному – остаться живыми. Такое ужасное положение натолкнуло меня на мысль, и я в одну ночь своей нелегальной жизни, пошла на преступление, забралась на чердак одного дома, где в тряпье нашла для себя юбку и кофту, а также для дочери тоже кофту, непомерно большую для ее возраста. Теперь я сбросила с себя и дочки кровавое белье, и уже мы приняли совершенно другой вид."(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 27)
13.) Interrogation of N. Tkachenko of 9 November 1945:
"Ответ: После оккупации войсками немецкими гор. Киева, немецкие власти вывесили везде на улицах г. Киева приказ немецкого командования о том, чтобы все еврейское население 24 сентября 1941 г. собралось на ул. Мельника в районе бывшего танкового завода и захватили с собой хорошую теплую одежду и ценности. В приказе было указано, что те, кто не будет выполнять приказ немецкого командования, будут расстреливаться.(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 29)
К указанному сроку 24 сентября 1941 г. еврейское население начало собираться от Лукьяновского базара по всей ул. Мельника до танкового завода и все поле п. Сырец было заполнено еврейским населением. Все еврейское население было оцеплено немецкими войсками, и их партиями начали доставлять к оврагам Бабьего Яра. На окраинах оврагов Бабьего Яра были установлены немецкие пулеметы и каждой партии еврейского населения, доставленной к месту расстрела, немцы приказывали раздеваться до нижнего белья и после этого расстреливали. Расстреливали мужчин, женщин и стариков, а грудных детей на глазах матери бросали немцы живыми в яму. Такое ужасное зрелище немцы проводили до тех пор, покуда не расстреляли всех собравшихся. Закончив расстрел евреев гор. Киева, немецкие власти начали свозить евреев из окраин гор. Киева, забирали из больниц, родильных домов и всех их также расстреливали. Весь этот расстрел еврейского населения длился в течение 9-ти дней. Окончив расстрел еврейского населения, немецкие власти приступили к расстрелам комсомольцев, членов коммунистической партии, руководителей советских аппаратов с их семьями. Все ямы Бабьего Яра и противотанковый ров были заполнены трупами советских граждан. Зимой 1942 г. была доставлена группа советских матросов, их было примерно человек 80, все они были раздетые, а руки их были связаны колючей проволокой. Всех их расстреляли в противотанковом рву. Помимо массовых расстрелов, которые мне приходилось видеть, я также была свидетельницей той ужасной трагедии, когда немцы в ямах разжигали большие костры и на ранее устроенных виселицах, под костром, вешали на глазах матери грудного ребенка, а мать, бросаясь спасти ребенка бросалась в костер и сжигалась, кроме этого я также лично видела, когда на вышеуказанную виселицу вешали мужчин и женщин, и они постепенно сгорали.
Помимо гражданского населения немцы убивали и русских военнопленных, содержащихся в Сырецком концентрационном лагере. Я сама была в немецком концлагере в пос. Сырец гор. Киева и на моих глазах все это происходило.
Я видела, как немецкие власти на моих глазах расстреливали заложников в концлагере за то, что один из русских военнопленных совершил побег. Все заложники, т.е. каждый десятый человек должен ложится на землю вниз лицом, и начальник концлагеря со своим переводчиком расстреливали из автоматов. Начальник концлагеря Радомский — это не человек, а зверь, он очень часто, почти ежедневно расстреливал по 5–8 человек, расстреливал ежедневно, настраивал своих собак на военнопленных, которые потеряли трудоспособность и эти собаки загрызали человека. Русских военнопленных в лагере кормили очень плохо, а работать заставляли по 15–17 часов в сутки, народ слабел, и немцы их расстреливали.
Вопрос: Вам когда-либо за время Вашего нахождения в концлагере приходилось видеть генерала немецкого?
Ответ: Немецкий генерал, который командовал полицией, жандармерией, немецкими войсками, а также ему подчинялся концлагерь, проживал в Сырецком цветоводческом хозяйстве, там у него была дача, и он проживал там со своей женой. Я очень часто видела его в концлагере, и в его присутствии происходили массовые расстрелы советских граждан. При каждом посещении концлагеря генералом немецким — это значит, что часть военнопленных будет расстреляны. Я помню один случай, когда немецкий генерал пришел в зону концлагеря и приказал начальнику лагеря Радомскому построить русских военнопленных, и при обходе строя генерал лично указывал на военнопленных русских, чтобы их расстреливали, мотивируя тем, что отобранные военнопленные склонны к побегу. Генерал заявлял всем русским военнопленным: «я вижу по глазам, кто из вас собирается бежать». Всех отобранных генералом русских военнопленных повели в Бабий Яр, а генерал и Радомский пошли вслед за конвоем и там, в Бабьем Яру, всех расстреляли. За время пребывания немецких частей в г. Киеве ими было расстреляно в Бабьем Яру евреев примерно 70 000 человек.
В противотанковом рву, на территории концлагеря и в ямах около концлагеря, которые еще не раскапывались, немцами было расстреляно и замучено примерно 40–50 тысяч не в чем неповинных советских граждан.
Когда части Красной Армии подходили к гор. Киеву, немецкие власти, для того чтобы скрыть следы преступлений своего кровавого террора над мирными советскими гражданами начали производить раскопку трупов, и трупы сжигать на кострах. Для ускорения и скрытия следов преступления из концлагеря, где я находилась, было выделено более 600 человек русских военнопленных, и последние были из лагеря переселены в заранее подготовленные землянки в Бабий Яр, и эти военнопленные разрывали ямы, извлекали оттуда трупы и сжигали на больших кострах. Каждой бригаде в 80 человек был отведен участок на раскопки и сожжению трупов, и по окончании сожжения трупов вся бригада расстреливалась. Русские военнопленные, работающие по раскопке и сожжению трупов, в лагерь больше не приводились и жили в землянках и ямах Бабьего Яра.
Из всех 600 человек, которые работали на вышеуказанной работе, удалось спасти только 7 человек, а остальные были расстреляны, где сейчас эти 7 человек спасшихся от расстрела, я сказать не могу. Хочу дополнить, что при Сырецком концлагере был построен крематорий, и на строительстве этого крематория работали бригады в 120 человек русских военнопленных, которые жили в лагере в отдельном бараке, и охранялись они усиленным конвоем.
По окончании строительства крематория — все 120 человек русских военнопленных были сожжены в этом же крематории."
14.) Interrogation L. Grigurno of 9 November 1945:
"Вопрос: Расскажите, что Вам известно о чинимых зверствах и массовых расстрелах советских граждан немецкими войсками в период оккупации ими гор. Киева?
Ответ: Через несколько дней после оккупации немецкими войсками г. Киева, немецкими властями был издан приказ, который гласил о том, чтобы все жители еврейской национальности 24 сентября 1941 г. собрались на ул. Мельника у бывшего танкового завода, захватив с собой теплые вещи и все ценности. В приказе было указано, что лица, не выполняющие вышеуказанного приказа, будут расстреляны.
Когда все евреи были собраны в вышеуказанном месте, то их всех немецкие войска оцепили и партиями доставляли к Бабьему Яру. Перед расстрелами еврейского населения, немецкие власти заставляли евреев сбрасывать верхнюю одежду и после этого расстреливали. Расстрел еврейского населения производился в течение недели, и всего было расстреляно несколько десятков тысяч человек. Среди расстрелянных евреев были женщины, мужчины, старики и дети. Грудных детей немцы вырывали из рук матери и бросали живыми в ямы. Когда немцы закончили расстрел еврейского населения, тогда они приступили к расстрелу русского и украинского населения, тех, кто были коммунистами или комсомольцами, а также руководящих работников советского аппарата. В неделю по два, а иногда и по три раза привозили на автомашинах мужчин и женщин, которые были связаны веревкой и одетых только в нательное белье, и всех их расстреливали из автоматов и пулеметов. Такие расстрелы немецкие власти производили до их изгнания из г. Киева. Я лично видела, когда немцы расстреливали 80 человек советских матросов в противотанковом рву в районе поселка Сырец г. Киева. Это было зимой 1941–1942 г. матросов подвели к противотанковому рву, которые были босые и раздетые, а руки их были связаны колючей проволокой. После расстрела советских матросов, немецкие власти не зарыли их даже в землю, а трупы их растаскали собаки. Весь противотанковый ров и ямы Бабьего Яра были заполнены трупами ни в чем не повинных советских граждан.
Когда части Красной Армии подходили к городу Киеву, тогда немецкие власти, для скрытия своего кровавого террора над ни в чем не повинными советскими гражданами, начали трупы выкапывать из земли, которые были зарыты, и производить сжигание их. Для того, чтобы ускорить эту работу, они несколько сот человек русских военнопленных взяли из концлагеря Сырец и разместили последних в заранее приготовленных землянках, непосредственно в ямах Бабьего Яра. Вышеуказанные военнопленные производили сжигание трупов советских граждан, и после выполнения этой работы были также расстреляны."
(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 30)
15.) Interrogation of P. Savitskaya of 10 November 1945:
"Ответ: Спустя около месяца после занятия гор. Киева немецкими войсками, примерно 28 сентября 1941 г. был издан приказ комендантом г. Киева, который гласил, что всем лицам, жителям г. Киева еврейской национальности надлежит явиться на сборный пункт в р-не Сырца с ценными и теплыми вещами. Собирались евреи на сборный пункт 3–4 дня. Я точно сказать не могу, сколько их собралось, но из разговоров местных жителей мне известно, что их было около 70 000 человек.(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 31)
В период, когда они собирались, мне приходилось встречать отдельных граждан, спрашивающих «где стоит поезд» евреи думали, что их вывезут из г. Киева.
Через два дня после того, как евреи были собраны, начался массовый расстрел их. Для того чтобы из местного населения никто не мог наблюдать за расстрелами, местность, прилегающая к Бабьему Яру, была оцеплена немецкими солдатами. В числе собранных были женщины, грудные дети, глубокие старики. Перед самым расстрелом людей раздевали до нижнего белья, а в большинстве случаев люди шли на расстрел совершенно голые. Я в течение восьми дней слышала пулеметную стрельбу и теперь делаю выводы, что расстрелы производились из пулеметов.
Евреев, добровольно не явившихся на сборный пункт, вылавливали по городу и окрестностям и привозили к противотанковому рву сначала в закрытых, а позже в открытых автомашинах и расстреливали там же из пулемета. Спустя примерно две недели после массовых расстрелов в Бабьем Яру, я шла по направлению завода «Большевик» мимо территории, где потом был построен концентрационный лагерь, и наблюдала следующую картину: вдоль противотанкового рва, мимо немецкого солдата бежали полураздетые женщины, дети и мужчины, этот солдат давал пощечину каждому бежавшему мимо него. Отбежав от солдата на несколько метров, люди падали в противотанковый ров от выстрелов из пулемета. Где стоял пулемет, и кто из него стрелял, я не видела.
Покончив уничтожение евреев, варвары принялись за расстрелы советских и партийных работников. Каждый вторник и пятницу в Бабьем Яру целыми днями привозили в закрытых машинах военнопленных коммунистов и производили расстрелы их. Расстрелы, таким образом, длились до декабря 1942 г.
Кроме расстрелов мирного населения, мне известен случай (из разговоров мирного населения), расстрел военнопленных моряков, количество их мне неизвестно. В марте 1942 г. все моряки были связаны, только в нижнем рваном белье и босиком. Я слышала разговор, что во время их расстрела моряки пели советские песни. В 1943 г. в период победоносного наступления Красной Армии и приближения ее к Киеву немецкое командование для того, чтобы скрыть свои преступления, издало приказ — вскрывать ямы и сжигать трупы. Бежавший еврей-комсомолец из Бабьего Яра и скрывшийся в моей квартире рассказывал следующее: для работы по вскрытию ям и для сожжения трупов привлекались арестованные немцами члены партии, но еще точно не установленные в принадлежности к партии, евреи, отказавшиеся в происхождении из евреев. Все эти советские граждане были закованы в цепи. Для сожжения трупов были построены специальные печи, в эти печи ложились бревна и обливались горючей жидкостью, зажигались, и когда было достаточное пламя, бросали в них трупы.
Ежедневно, за несколько дней до вступления Красной Армии в г. Киев, по всему Бабьему Яру простирался едкий дым от сожженных трупов. Судьба советских граждан, производивших раскопку и сожжение трупов, мне неизвестна. Одни говорили, что их вывезли, другие говорили, что их расстреляли."
16.) Interrogation of N. Belokrinitskaya of 26 December 1945:
"В начале августа месяца 1943 г. из мужского лагеря было взято 100 человек и с женского 13 женщин-евреек, которые с лопатами, как мы видели, ушли в Бабин Яр. Мы думали, что их сразу же расстреляют, однако на следующий день мы видели, как в зону лагеря приезжали для них за обедом — из чего мы все заключили, что они работают в яру.(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 32)
Спустя несколько дней мы видели облако дыма и огня исходившего из яра, а также доносившиеся запахи сожженного мяса, из чего мы заключили, что немцы больше советских граждан не расстреливают, а сжигают, так как на автомашинах к яру из города продолжали прибывать, так продолжалось до 22 сентября 1943 г., т.е. до того времени, когда нас всех вывезли в Германию.
В лагере в то время находилось около 200 мужчин и 15–20 женщин."
17.) Interrogation of M. Lutsenko of 27 December 1945:
"Ответ: В период оккупации г. Киева местом массовых расстрелов и уничтожения советских людей служил овраг, так называемый Бабий Яр, находившийся возле поселка Сырец. От нашего дома он находился в 500–600 м.(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 33)
Так как я все время оккупации находилась дома, то видела лично очень много случаев расстрела и сжигания трупов — жертв немецких захватчиков.
Первым массовым мероприятием оккупантов по уничтожению населения города был расстрел евреев, проведенный с 25 сентября по 10 октября 1941 г.
В первые дни оккупации по городу было объявлено, что все евреи должны явиться на угол Дегтяревской и Мельника, захватив с собой ценные вещи.
После сбора обреченных людей группами отводили к оврагу и расстреливали.
Расстрелы производились три дня подряд с 28 по 30 сентября 1941 г. Вещи расстрелянных оккупанты отвозили. Я лично видела, как людей раздевали до нижнего белья и расстреливали над обрывом, детей бросали не стреляя.
Три дня я слышала предсмертные крики из оврага, многие падали не убитые, старались уползти, но добивались на месте. За три дня было расстреляно 57 тысяч евреев.
Вопрос: Кто производил расстрелы?
Ответ: Расстрелы производили немецкие СС-овские части вместе с немецкой жандармерией.
Вопрос: Продолжайте ваши показания о репрессиях оккупантов.
Ответ: После этого массового случая немецкие карательные органы начали систематическое планомерное истребление населения города. Кроме евреев немцы расстреливали партийный и советский актив, людей с физическими недостатками, военнопленных Красной Армии и др.
Каждые вторник и пятницу к оврагу привозили машины арестованных из города и расстреливали.
Я видела также, что неоднократно к оврагу подходили серые крытые машины, из которых вытаскивали трупы.
Несколько раз я встречала эти машины, идущие из города, в них иногда были слышны стоны людей. Полагаю, что это были немецкие газовые автомашины для уничтожения людей. Обыкновенно впереди такой машины шла легковая машина с начальником и сзади грузовая открытая машина с вооруженными жандармами.
[...]
За период оккупации в Бабьем Яру и районе поселка Сырец оккупанты истребили около 200 тысяч человек мирного населения и военнопленных. В августе 1943 г. оккупанты стали откапывать трупы и сжигать. Сжиганием трупов занималась бригада из заключенных Сырецкого концлагеря. Большинство трупов к приходу Красной Армии было сожжено.
Я лично видела, как заключенные брали на кладбище дрова и носили их в овраг, где работал экскаватор по выкапыванию трупов."
18.) Interrogation of N. Sokolov of 30 December 1945:
"В октябре месяце 1941 г. с группой военнопленных 300 человек, под конвоем немецкой полиции я был доставлен в Сырец — Бабий Яр, для погребения трупов расстрелянных советских граждан. К моменту нашего прибытия, трупы расстрелянных в Бабьем Яру уже сверху были засыпаны землей, нас только заставили подровнять яму наравне с поверхностью грунта земли.(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 35)
У места расстрелов я лично видел, лежали большие кучи целых вещей, отобранных у расстрелянных советских граждан. Кроме вещей лежали отдельно различные документы, паспорт, фотокарточки. Некоторые военнопленные просили полицаев заменить одежду, так как они были раздетые. За это их полицаи били прикладами.
Со слов граждан гор. Киева мне так же известно, в районе Бабьего Яра в Сырце производились периодические массовые расстрелы советских граждан, женщин, стариков, детей. В расстреле принимала активное участие немецкая полиция и жандармерия. Сам я только слышал ружейно-пулеметную стрельбу в этом районе."
19.) Interrogation of I. Chernyakova in December 1945:
"Ответ: С приходом оккупантов в гор. Киев начался массовый разбой — убийство и грабеж мирного населения. В конце сентября 1941 г. произошел массовый расстрел евреев.(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 36)
Расстрел производился в овраге, называемый «Бабий Яр». За время с 28 сентября 1941 г. по 1 октября 1941 г. было расстреляно около 50 тыс. евреев.
После расстрела евреев, начались массовые аресты и облавы среди жителей города, с целью истребить партийный, комсомольский и советский актив.
Кроме этого оккупанты расстреливали советских военнопленных, больных из больницы, и всех тех, кто не подчинялся гитлеровским властям. Все это происходило в вышеназванном «Бабьем Яру», недалеко от дома, где проживала наша семья.
Вопрос: Кто производил аресты и расстрелы?
Ответ: Точно сказать не могу, все немцы были в форме, я их не различала, много было в зеленой форме с большими знаками на груди, как я узнала — немецкие жандармы.
Вопрос: Какие конкретно факты зверств и злодеяний немецкой жандармерии известны Вам?
Ответ: Я помню несколько случаев: на еврейском кладбище проживали мои знакомые, семья Наконечных — две дочери, мать и отец.
При отступлении немецкие жандармы стали выгонять всех из квартир. Дочь Наконечных — Дора, не зная приказа о выселении вошла в запрещенную зону и пряталась в склепе. Жандармы с собакой нашли ее и зверски замучили, отрезали пальцы, нос, сделали три ножевые раны в спину и оставили труп на земле. Золотые часы и цепочку сорвали. В то же время жандармы убили ни в чем не повинных Луценко — мать и двух детей и еще женщину из города. В 1942 г. зимой я неоднократно наблюдала расстрелы арестованных из города, обыкновенно каждое утро к оврагу подходили грузовые крытые автомашины, в каждой машине находились обреченные люди. По три человека людей из машин выводили и расстреливали. Такие расстрелы происходили каждый день. Обыкновенно трупы не забрасывались, собаки и воронье растаскивали их по частям, от оврага на дальнее расстояние распространялся тяжелый запах.
Такие факты видели очень много людей, проходивших мимо оврага.
Вспоминаю случай гибели нашего соседа Яремского, которого после регистрации в январе 1941 года арестовали как коммуниста и через несколько дней расстреляли в «Бабьем Яру».
Таким путем в «Бабьем Яру» погибло свыше ста тысяч человек.
В середине 1943 г. немецко-фашистские изверги начали сжигать трупы убитых. Для откопки трупов работала землечерпалка-эскаватор. Сжигание производили в овраге в течение целого месяца. Смрад от сжигания был слышен на большом расстоянии.
Во время сжигания в Яру были убиты две женщины, которые шли мимо и якобы смотрели на процесс сжигания. Сжигание производили жандармы. Весь этот ужас я пережила и была невольным свидетелем зверств палачей."
Interrogation of I. Chernyakova of 23 September 1980:
"По возвращении в Киев, отец мне рассказывал страшную картину массового уничтожения мирных советских граждан еврейской национальности, которую гитлеровцы учинили в оврагах урочища Бабий Яр. Отец был очевидцем тех злодеяний и рассказывал мне, что 29 и 30 сентября 1941 г. фашисты конвоировали десятки тысяч граждан еврейской национальности по ул. Дорогожицкой в Бабий Яр и там их расстреливали из автоматов, предварительно раздевая обреченных до нижнего белья. Об этом мне также рассказывала наша соседка Луценко Мария Сергеевна, которая жила в непосредственной близости от места казни и видела все происходящее.(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 65)
Сама же я, по изложенной выше причине, очевидцем расстрелов граждан еврейской национальности не была, но мне известен другой факт расстрела мирных еврейских граждан, о чем я хочу рассказать.
Примерно 3 или 4 октября 1941 г., но в какой точно из этих дней уже не помню, я шла от Лукьяновского кладбища по ул. Дорогожицкой в сторону нынешней ул. Д. Коротченко. На пересечении этих улиц был вырыт противотанковый ров, а перед ним была небольшая ровная площадка. Пройдя метров 40-50 за ров, я услышала шум моторов приближающегося автомобильного транспорта и остановилась. Возле меня остановилось еще несколько незнакомых мне женщин и стариков. С указанного расстояния было хорошо видно как со стороны пересечения улиц Мельника и Семьи Хохловых (быв. ул. Кагатная) по ул. Дорогожицкой к площадке у рва двигались открытые грузовые автомашины, груженные людьми. Первой к площадке подъехала пятитонная автомашина, в кузове которой вплотную набито человек 80 мирных граждан. Все они стояли плотно прижатые друг к другу. На небольшом интервале к площадке двигалось еще 5 или 6 открытых грузовых автомашин, но уже меньшей мощности, и в кузовах этих машин сидело примерно по 40-50 человек. В основном везли мужчин пожилого, среднего возрастов и совсем юношей. Лишь на первой автомашине была одна женщина. Кто-то из стоявших рядом со мной женщин или стариков говорили, что это гитлеровцы вылавливают по городу скрывающихся евреев, советских активистов и военнопленных. Когда первая автомашина подошла к площадке, то гитлеровцы стали сгонять на землю по 4-5 человек, раздевать их до нижнего белья и, нанося несколько ударов палками, подгоняли к окраине рва, где этих граждан расстреливали стоявшие в шеренге автоматчики. В таком же порядке гитлеровцы уничтожали мирных граждан, подвозимых на следующих автомашинах.
Я лично наблюдала, как были уничтожены граждане с первой и второй автомашины, затем мне стало жутко, и я ушла с места казни, но выстрелы со стороны описанного рва были слышны до позднего вечера. Вещи расстрелянных граждан фашисты грузили в кузова пустых автомашин и увозили обратно по ул. Дорогожицкой в сторону ул. Мельника. Все гитлеровцы, которых я видела, были одеты в темно-зеленую форму, но никаких знаков различия на их форме я не запомнила, как и не запомнила никаких отличительных знаков на автомашинах. Привозили ли в тот день к месту казни граждан на крытых автомашинах, я не знаю, лично я таких автомашин не видела."
20.) Interrogation of Dina Pronicheva of 12 January 1946:
"19 сентября в гор. Киев ворвались немцы. 28 сентября по всему городу был расклеен приказ, коим все еврейское население обязано было на второй день, т.е. 29 сентября, к 8 час. утра явиться на Дегтяревскую улицу. В приказе было подчеркнуто, что необходимо взять с собой все теплые и ценные вещи; за неявку приказ предусматривал расстрел.(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 37)
Кто-то из друзей советовал мне бежать из Киева, другие наоборот, разубеждали, говоря, что, поскольку я замужем за русским, меня немцы не тронут.
28-го я пошла к своим родным, они совершенно растерялись и просили меня их не покидать. Я осталась с ними и на следующее утро я вместе с ними отправилась на Дегтяревскую улицу.
Никто точно не знал о цели сосредоточения всего еврейского населения в районе Дегтяревской улицы. Почти никто при этом не предполагал, что будут убивать там ни в чем не повинных людей в такой огромной массе. У всех было такое мнение, что еврейское население немцы куда-то собираются вывезти. Это мнение подкреплялось еще и тем, что в приказе ставилось требование брать с собой вещи.
Из дома мы вышли в 7 часов утра, с Тургеневской мы вышли на улицу Артема, а затем по улице Мельника до еврейского кладбища. Шло огромное количество людей: мужчины, женщины, старики, дети, матери несли на руках грудных младенцев. Многие несли вещи на себе, другие везли на тачках, было много подвод с вещами, площадок и т.д.
До ворот еврейского кладбища на Дегтяревской улице никто не контролировал этого движения. У ворот кладбища образовался затор; были проволочные заграждения и противотанковые ежи. У этих проволочных заграждений и ежей стояли немцы в касках, вооруженные винтовками. Туда за проволочные заграждения впускали всех, оттуда же никого не выпускали, за исключением подвод и площадок, на которых привозили вещи.
Входившие через эти заграждения люди шли вперед метров 50 или 100, затем поворачивали налево, таким образом, что еврейское кладбище оставалось с правой стороны. Там, у забора, у всех отбирали вещи и складывали тут же у забора, причем еду ложили отдельно, а вещи отдельно. Ценные вещи — как-то: меховые шубы, часы, кольца, серьги немцы тут же отбирали и сразу же делили между собой. От того места, где у забора складывали вещи, людей направляли вправо. Люди шли вперед через рощу. Из рощи дорога вела с уклона вниз. У конца этого уклона стояли немцы с дубинками и собаками. Немцы образовали коридор, их избивали. Того, кто пытался обойти этот коридор, заворачивали немцы с собаками, стоявшие в стороне. Когда люди выходили из этого коридора, они сразу попадали в руки полицейских, которые тут же на большой площадке их раздевали. Раздетых донага людей гнали по одному вперед вверх по склону горы. Люди доходили до гребня горы и там выходили в прорез песчаной стены к оврагам.
Я со своими родными тоже шла этой дорогой. Я была без вещей; у того места, где складывали вещи, с меня сняли белую шубку; затем, следуя дальше, я в толпе потеряла своих родных. Когда я проходила через этот живой коридор, образованный немцами, меня немцы избили точно так же, как и всех. Когда я подходила к коридору, я слышала стрельбу из пулеметов, я поняла, что сюда пригнали этих людей для того, чтобы их уничтожить, и я решила попытаться спастись.
Я выбросила свой паспорт, оставив у себя некоторые документы, как-то: профсоюзный билет, трудовую книжку, в которых записана только моя фамилия, а национальность не указана. После того, как я попала в руки полицейских, я первому же полицаю на чистом украинском языке заявила, что я не еврейка, что я украинка и случайно сюда попала; при этом я ему показывала свои документы. Он мне предложил сесть неподалеку от того места, где раздевали еврейское население, и сказал, чтобы я подождала до вечера, а вечером я смогу пойти домой. Я присоединилась к группке людей, которые случайно туда попали. Таким образом, меня не раздели. Так я просидела до вечера.
В течение этого дня я видела страшные картины: люди на моих глазах сходили с ума, делались седыми, вокруг были душераздирающие крики и стоны, целый день стреляли из пулеметов. Я видела, когда немцы отбирали у матерей детей и бросали их с обрыва вниз к оврагу. К вечеру к нашей группе подъехала машина, из нее вышел немецкий офицер. Расспросив, что это за группа, он приказал всех нас расстрелять, объяснив, что отсюда нельзя выпускать людей, которые, хотя и не являются евреями, но видели все то, что здесь произошло. Нас построили и погнали вверх.
Войдя в прорез песчаной стены, мы оказались на узкой тропинке на краю обрыва. С противоположной стороны оврага немцы начали нас расстреливать из автоматов.
Наша группа состояла, примерно, из 25–30 человек. Я увидела как рядом со мной люди после расстрелов падали вниз с обрыва. Еще до того, как в меня был произведен выстрел, я бросилась с обрыва вниз. Я упала на трупы только что расстрелянных людей и прикинулась мертвой. Я слышала, как немцы спустились вниз и пристреливали раненых. Я боялась пошевелиться, ко мне подошел один полицейский, увидел, что на мне нет крови, подозвал немца, сказав при этом, что я, кажется, еще жива. Я затаила дыхание; один из них меня ногой толкнул так, что я оказалась лежащей лицом вверх. Немец стал мне одной ногой на грудь, а другой на тыльную часть руки — кисть. Убедившись, что я на это не реагирую, они ушли. На руке у меня образовалась рана, а шрам имеется и сейчас.
Прошло немного времени, и нас стали засыпать землей. Слой земли был небольшим, и мне удалось выбраться из-под земли. Уже в темноте я тихонько подобралась к стене обрыва и с величайшим трудом выбралась наверх. Я выбралась на край обрыва недалеко от той площадки, где перед расстрелом раздевали. Когда я взбиралась по обрыву вверх, меня окликнул мальчик, тоже оставшийся в живых. Двое суток я вместе с этим мальчиком пыталась выбраться из «Бабьего Яра». Первый день я укрывалась на дереве, а мальчик сидел в кустах; второй день просидела в мусорной яме. К утру третьего дня мальчик, который пытался перебраться к Куреневке, был убит. Я слышала два выстрела, но не видела, кто произвел в него эти выстрелы.
На третий день к утру я пошла в какой-то сарай. Меня в этом сарае обнаружила хозяйка. Я скрывала всю историю моего побега из «Бабьего Яра» и рассказала ей о том, что я иду с окопов, попросив показать дорогу в город.
Она как будто бы согласилась это сделать, подмигнула своему сыну лет 17-ти, тот куда-то исчез и через несколько минут явился с немецким офицером и, указав на меня, сказал: «Ось, пан, юда». Немец приказал мне следовать за ним. Мы прошли примерно шагов 50. Немецкий офицер завел меня в один из домиков, где несколько немцев сидели и завтракали. Он мне приказал сесть на пол, а сидевшим тут же немцам приказал меня не выпускать.
Все немцы позавтракали и ушли, оставив одного, который меня караулил. Этот немец меня заставил убрать одну комнату, затем вторую. Через некоторое время тот же немецкий офицер привел еще двух молодых еврейских девушек, а затем нас уже троих повел к «Бабьему Яру» и привел к тому месту, где я наблюдала раздевание людей за четыре дня до этого. Оказалось, что я недалеко уползла от места расстрелов. Мы очень быстро пришли к этой, так называемой, «раздевалке». Нас присоединили к группе стариков и детей, которые уже сидели на площадке. Мы прождали несколько часов. К этому месту прибыли машины с советскими военнопленными для засыпки оврагов с трупами. Нас посадили на эту машину и повезли. Сначала нас повезли к гаражам, которые были расположены напротив еврейского кладбища, но там нас не приняли и повезли дальше. В этой группе была одна медсестра Люба Шамин. Мы с ней договорились, что при удобном случае на ходу прыгнем с машины. Так мы и сделали. В районе Шулявки я спрыгнула с машины первая. Окружившим меня людям я рассказала, что немец, который взялся меня подвезти, не понял меня и не остановил там, где нужно было, и поэтому я вынуждена была прыгнуть на ходу. Оттуда я направилась к жене моего двоюродного брата — польке Фалинской. Там меня приютили и оказали помощь. Люба Шамин также прыгнула с машины не на далеком расстоянии от меня, и мы направились к Фалинской, где, переночевав, ушли в Дарницу к знакомой Любы."
Report of Dina Pronicheva of 24 April 1946:
"Shorthand Reportof a conversation with Dina Mironovna Pronicheva, witness to the German crimes at Babyn Iar.(Central State Archive of Public Organizations of Ukraine (TsDAHO); fond 166, opys 3, sprava 245, arkushi 115–134, quoted from here)
Address: 41/7a, Vorovskii Street, Kyiv
Taken down in shorthand by Zh. V. Vil’kovaKyiv.
24 April 1946
I was born in the city of Chernihiv on 7 January 1911. I lived in Chernihiv until the age of five. Sincethe age of five I have always lived in the city of Kyiv. By nationality I am a Jew. My education is unfinished higher education. I completed atheatrical technical schoolanda military communications school, and entered a theatrical institute, but did not complete it.In 1941 I was working at a puppet theatre. The war began, and the theatre fell apart. I went to work in the communications branch at the staff of the 37thArmy. I could not work in communications long because of family circumstances and was transferred to a different department as a senior typist with the staff of the 37thArmy. Later the staff of the 37thArmy was located at 30 Voroshilov Street.I arrived for work at the staff office on 17 September 1941 and was told that we were retreating. My chief, Major Bogdanov, told me that I could stay behindbecause I had small children. Thus I stayed behind.Germans entered Kyiv on 19 September 1941.
On 20 September my husband came home from encirclement. He had made his way with his unit from Przemyśl to Fastiv, where the unit was encircled and they were released.The mood naturally wasone of panic. There was neither food, nor water, nor light. Nothing Fires broke out in Kyiv on 24 and 25 September. The Khreshchatyk was blown up, and Pushkin and Sverdlov Streets were burning. Hunting for Jews began. Germans were going from flat to flat at night, searching for Jews. I was living with my mother-in-law. She was a pious woman, and icons were hanging on the walls, and when Germans came she pointed to the icons to indicate that we were Russians, and they did not bother me.There were rumours in the city that all the fires were occurring because of Jews who had remained here and had not been evacuated.
Then on 28 September 1941 an order appeared throughout the city in which it was written: all Jews are to take warm and valuable things and appear at eight in the morning the next day, that is, 29 September, Degtiarev Street. The punishment for failing to appear was execution. The signature was from the commandant’s office.My two brothers had left for the front. My younger sister had stayed behind with sick and elderly relatives. They asked me to accompany them because they thought that Jews would be deported somewhere because it was necessary to take warm things, and I went with them. The children stayed at home with my husband.I was at my mother’s place at seven o’clock in the morning, and soon after sevenwe set off for the place indicated in the order. It was impossible to get through the streets: carts, cars and two-wheeled carts were transporting belongings. There was a terrible rumble. Very many people were walking: old men, mothers with infants in arms, old women. We walked with a crowd.
When we arrived at the gate to the Jewish cemetery, we saw a barbed-wire fence and anti-tank obstructionsand Germans and Ukrainians who were letting people pass behind the barrier. You could go in there quite freely, but no one except for the carters was allowed to leave.I seated my relatives beside the cemetery gate and went to see what happening further ahead. Along the Jewish cemetery there was a long fence which turned left. I went straight in order to see where people were turning off and why they were going there.
I thought that a train was waiting there, but I saw that Germans were immediately taking away furs, taking away food and putting it to the side, clothing to another side, and people were going straight.They were selecting a large number of people, then stopping them for a time and selecting more. When it was my turn, I wanted at first to get away, but they would not let me. I went back to my old folks, didn’t tell them anything in order not to disturb them, and went with them. My relatives’ things were taken away. They went straight and thenturned right, and there I lost them. I was separated from them by a crowd as they went straight.
It seemed to me that we were walking for a long time. Suddenly I heard the voice of an old man inthe crowd behind me. “My children, help me walk. I’m blind.” I felt sorry for the old man and went with him. I asked him, “Granddad, where are we being taken?” He said to me, “Don’t you know, child? We’re going to pay God the last honours.”Then I saw an area with two rows of Germans on both sides. One or two of them had straps or dog leashes wrapped around their hands. All of them were holding rubber truncheons or large heavy sticks. We were supposed to pass through this whole corridor, as I call it, this slaughter. Everyone passed through. I stopped because I was afraid to go on.As people passed through thecorridor, Germans on both sides invariably beat them. If anyone fell, he was set upon by a dog, which tore his clothesand flesh. The person would willy-nilly get up and run down, where he would be seized bypolicemen who stripped people naked, beating them terribly wherever they liked with whatever was at hand: their hands or their feet. Some policemen were wearing knuckledusters on their hands.
People walked towardsthe executions completely bloodied. I wasn’t proceeding yet and saw everything from above without reaching the corridor. But when I looked down at the naked people, my mother recognized me from below and shoutedto me, “Darling, you don’t look [like a Jew]. Escape.” I wanted to rush to protect them, but the instinct of self-preservation told me that I couldn’t rescue them. I had to pass through the corridor under blows from German staves, but I walked without stooping. I walked upright and endured everything.I went straight down to a policeman and immediately asked him in Ukrainian where the commandant was. He asked why I wanted the commandant.
I said that I was a Ukrainian, not aJew. I had come to accompany my co-workers and had ended up here by accident. He gave me a strange look and asked for my papers. I showed him my trade-union membership card and work-book, where nationality is not indicated. He believed me because my surname is Russian and my patronymic also sounds Russian. He pointed to a mound where a small group of people was sitting and said, “Sit down and wait until evening. We’ll let you goafter we’ve shot all the Jews.”I walked up to the mound and sat down. At first I looked at all the horrors: people were being undressed and beatenbefore my eyes. They were laughing hysterically, apparently losing their minds and turning grey in a matter of minutes. Infants were being torn from their mothers’ arms and thrown over a sand wall.All the naked people in groups of two or three were led up to a height with a sand wall and notches in it. People went in there and did not come out.I had thrown away my identity card before reaching the “corridor.”
I was still waiting for evening and did not know what lay ahead of me.In the evening a car arrived and the German officer who had been sitting in it said that we should all be shot, giving the reason that if even one person got away from here he would talk in the city about what he had seen here, and then the next day not a single Jew would appear here.We were all led to be shot atthe sandy notch where everyone else had been shot. But we were not undressed because it was growing dark and the Germans were tired. I was approximately in the second group of ten. Coming out the so-called door, from this notch, to the left there was a small ledge where all the people formed up and were executed from the opposite side with machine-guns. People fell into a very, very deep abyss. I shut my eyes, squeezed my fists and threw myself down before a shot came.
Of course, it seemed to me that I was flying a whole eternity because I was very high. I felt neither pain while I was falling nor the impact, nothing. My only wish was to live.At first I was covered in blood. Blood waspouring from my face. I heard moaning. After our execution, there weren’t many of us, no one else was executed. We were on top. Then I heard dying hiccups and weeping. It was all coming from dying people.The Germans were shiningtorches from above and shooting down to finish off those were still alive. Near me someone was groaning loudly, and the Germans, who were obviously annoyed by this, walked over the corpses and finished off anyone who was still moving.One of the policemen or Germans (I cannot remember who) stumbled upon me because I was lying on top and flew over me so that I turned over.
He shone his torch. He did not see blood on my body, and my clothing had not been pierced by bullets, and he told a German about this. He said that they would check, and I was lifted up, beaten and then thrown down. I didnot moan or groan. He stood with one foot on my chest and with the other on my hand, but I did not groan even then. They decided that I was dead, left me alone and went away. After a while I heard almost above my ear, “Demydenko, come here, fill it in.”Then I heard some sort of indistinct blows. They were coming closer and closer, and then I felt that sand was being shovelled over me. The corpses were being covered up. It became very difficult for me because I was lying face up.I do not know how long I lay there, but when I started suffocating,
I did not have enough air, I gathered all my strengthand began floundering. I decided that better I be shot than buried alive. I managed to move my good right hand (the German had crushed my left hand when he stepped on it) and when it was free I pushed the sand away from my face. I swallowed sand along with air and started coughing. I was scared that they would find meand finish me off. I as still hoping to get out and escape. I tried to cough morequietly. I felt a little better. I began flailing about and crawled out.
It was impossible to look around to decide where to go because there was sand in my eyes,and besides it had grown dark.After lying for a while in the dark and getting accustomed to the gloom I saw that I was surrounded by four walls at a great distance and had to crawl towards the wallfrom which we had fallen. I crawled in that direction. With great difficulty, making my last efforts, I clambered to the top. Just then someone called out to me. Itwas a boy of about fourteen whose name was Motia. I told him to be quiet, and we crawled off together. He listened to everything I told him.
We crawled on the surface for a long time, but we could not get away because there were ravines on all sides.Dawn was breaking. We had to hide and descended two or two and a half metres behind one of the execution walls and hid in the bushes.When dawn broke, we saw on the side opposite Kurenivka that Germans were leading two Jewish women. I am certain that they were Jewish because I heard them shouting in Yiddish. There were seven Germans. They took turns raping the women, then stabbed them with daggers and threw them down.Then I saw an elderly woman running along the opposite side and a boy of six or seven running after her and shouting, “Grandma, I’m scared!” as she waved him away. Two Germans caught up with them and first killed the boy and then the old woman.
I also saw a woman approach with a child in her arms. She was looking down, laughing and talking with the Germans who were shooting.Then, towardsevening, I started hallucinating: I constantly saw my father, mother and sister in front of me. They were wearing long white robes. They were all laughing and turning somersaults, and I laughed with them, then lost consciousness and fell over the precipice.
When I came to, Motia was sitting beside me and crying. He thought that I had died. I quickly understoodwhere Iwas, and we continued crawling. It was now quite dark. We crawled to the end of the projection of the valley where we had been crawling and sat down among bushes. In order to escape we had to crawl through a large meadow, go up and only then reach the Kurenivka grove.We agreed that since he was almost completely undressed and I was wearing dark clothing he would go first and if everything was all right he would shake a branch and I would follow.
But when he crawled through, he was caught by guards and immediately shot. I almost lost consciousness. I was alone again. There was sand all around. I picked up some sand, made a little hole, then filled it in, cried over it as if it were a grave, and thus buried the boy.The second night was coming to an end. Dawn was breaking. I saw that I was sitting in bushes beside a road. When light came, I could be spotted. There was a lane to my left, and I ran there headlong. No one saw me. It turned out to be a refuse dump. I buried myself up to my neck in the refuse, covered myself with rags and paperand placed a basket over my head.Nearby I saw two large green tomatoes, but I would have to crawl to them. I immediately became thirsty. I tried to think about something else, but I kept turning in that direction and wondering how to get those tomatoes. The instinct of self-preservation won out.I stayed in that hole until darkness came that third day. When night fell, I got out and crawled to a glade. I crawled for a long time, fell into a trench with barbed wire, but managed to crawl out of it and continued crawling carefully on my stomach.
I crawled all night and got to the first house. I wanted to run inside this first cottage and explain how I had escaped, how much I had suffered. Perhaps people would rescue me. But everyone was sleeping. I dashed into a half-open shed because a dog jumped at me and stood there until dawn. The shed was empty. The dog kept barking at me.
The woman of the house came out and found me in the shed, and I had to come out. When she asked me, “How did you get here?” I sensed a threat in her tone and immediately lost my desire to describe what had happened to me. I lied and said that I was coming back from the trenches, that I was from Bila Tserkva, and asked about the way to the city commandant, who could help me get home. She said, “We’ll show you the way,” and sent her son somewhere.About five minutes later her son brought a German officer and, pointing at me, said, “Here’s a Jew, sir.” The German hit me and ordered me to follow him. I went after him unquestioningly.He brought me to a house where Germans were residing. They were eating breakfast. Although this was my fourth day, I did not want to eat. The German officer ordered them to guard me and left. They ordered me to clean the house: sweep, wipe the windows, and washthe dishes. I did everything in silence, trying to be completely calm. Then these Germans left, and only one stayed behind to guard me. [...]"
Interrogation of D. Pronicheva of 9 February 1967:
"28 сентября 1941 года по всему городу был вывешен приказ немецких властей, обязывающий под угрозой расстрела явиться 29 сентября 1941 года к 8 часам утра всем жителям Киева еврейской национальности в район улиц Дехтяревской и Мельникова и взять с собой теплые вещи и ценности.
Я и мои родители, а также соседи и знакомые предполагали, что граждан еврейской национальности немцы будут вывозить из города Киева в другую местность.
29 сентября рано утром мои родители и сестра направились к пункту сбора, указанному в приказе. Я пошла их провожать, и была намерена возвратиться к своей семье. По улицам города двигались большие группы людей, в том числе старики и дети всех возрастов, несли с собой в основном носильные вещи и продукты питания. Их провожали родственники и знакомые, украинцы, русские и граждане других национальностей. Улицы, ведущие к месту сбора — району кладбищ были полностью запружены людьми.
Я, родители и сестра пришли к этому району в середине дня. При подходе к месту сбора мы увидели оцепление из немецких солдат и офицеров. С ними были и полицейские. На территории кладбища от нас и других граждан немцы отобрали вещи и ценности, и партиями, примерно по 40–50 человек, направляли, в так называемый «коридор», шириной примерно три метра, образованный немцами, стоящими вплотную с обеих сторон с палками, дубинками и собаками.
Моего отца, мать и сестру оттеснили, они ушли далеко вперед, и я их больше не видела. Всех проходивших по «коридору» немцы жестоко избивали, проталкивали на площадку в конце «коридора», и там полицейские раздевали, заставляли снимать всю одежду, вплоть до нательного белья. При этом люди подвергались также избиениям.[...]При движении по «коридору» много людей было там убито. Затем избитых и раздетых группами направляли к обрыву «Бабий Яр» к месту расстрела.
[...]
На площадке, где нас раздевали, я обратилась к одному из полицейских и заявила, что я не еврейка, а якобы украинка по национальности и провожала своих знакомых. После этого меня направили к группе людей 30–40 человек, сидящих на бугорке, в стороне от того места, где раздевали.
Я лично видела, как немцы отбирали от матерей детей и живыми бросали их в овраг, видела избитых и убитых женщин, стариков, больных. На моих глазах молодые люди становились седыми. Я слышала бесконечные выстрелы из автоматов и пулеметов, была очевидцем ужаснейшей картины расправы над ни в чем неповинными людьми.
К концу дня к нашей группе подошел немецкий офицер с переводчиком и на его вопрос полицейские ответили, что мы являлись провожающими, на это место попали случайно и подлежали освобождению. Однако, офицер закричал, приказал нас также расстрелять, никого не выпускать, так как мы видели все происходящее в Бабьем Яре.
И нас всех повели на расстрел. Я шла в шеренге, последней в группе. Нас подвели к выступу над оврагом и начали расстреливать из автоматов. Впереди стоявшие падали в овраг, а когда автоматная очередь подходила ко мне, я живой бросилась в овраг. Мне казалось, что я лечу в какую-то вечность. Упала на трупы людей, находившейся в кровавой массе. Среди этих жертв раздавались стоны, многие люди шевелились, были ранены. Здесь же ходили немцы и полицейские, которые пристреливали и добивали живых.
Такая участь ожидала и меня. Кто-то из полицейских или немцев ногой перевернул меня вверх лицом, наступил на руку и грудь, после чего они ушли и стреляли где-то рядом. Затем трупы начали засыпать сверху землей, песком. Я задыхалась, сбрасывала одной рукой землю с себя и поползла к склону оврага. На поверхность оврага я выбралась ночью, встретила там мальчика по имени Мотя, лет четырнадцати, который сказал, что он подвергался расстрелу вместе со своим отцом, отец падая в овраг, заслонил его телом, и он благодаря этому остался жив и выбрался из оврага.
Вместе с этим мальчиком мы тихонько доползли на площадку, внизу которой оказалось то место, где нас раздевали перед расстрелом. Затем мы направились в противоположную сторону.
На второй день я видела, как немцы догнали убегающую из оврага старую женщину и мальчика 5–6 лет. Старуху они застрелили, а мальчика закололи ножом. Примерно метров десять от этого места семь немцев вели двух молодых девушек, изнасиловали их здесь же и закололи.
На рассвете третьего дня немцы обнаружили мальчика Мотю, который в то время начал идти на дорогу и застрелили его. Я находилась недалеко в укрытии. До вечера я просидела в яме-свалке, а с наступлением темноты попала в сарай какой-то усадьбы. Утром меня обнаружила хозяйка этой усадьбы; я ей сказала, что иду с мест оборонительных работ (окопов). Через непродолжительное время сын этой хозяйки пришел вместе с немецким офицером. Он был одет в мундир офицера, я в нем опознала того гитлеровца, который в первый вечер приходил с переводчиком и приказал нас расстрелять.
Этот офицер привел меня в дом, где находились немецкие автоматчики, производившие, по всей вероятности, расстрелы. Офицер приказал не выпускать меня и ушел с сыном хозяйки, а через некоторое время возвратился в дом и привел с собой двух девочек возрастом до 15 лет. Затем меня и этих девочек привели к тому месту, где раздевали людей перед расстрелом. Там сидело человек 15–20 стариков, часть из которых уже умирала, и одна девушка по имени Люба, девятнадцати лет. Нас всех бросили в подъехавшую автомашину и повезли от Бабьего Яра к какому-то гаражу около Лукьяновского кладбища.
Когда открыли дверь этого гаража, я увидела в нем очень много арестованных людей. Гараж был полностью, вплотную набит людьми. Здесь же немцы пристрелили вывалившуюся из гаража старуху, а нас увезли на той же автомашине в сторону Шулявского района города. По пути я выпрыгнула из машины, за мной прыгнула и девушка Люба.
После этого я скрывалась в Киеве под чужой фамилией до отступления немецких войск. Таким образом, я была очевидцем массовых расстрелов мирных жителей, проведенных гитлеровцами в районе Бабьего Яра г. Киева в конце сентября начале октября 1941 г."
(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 43)
21.) Interrogation of L. Zavorotnaya of 11 February 1967:
22.) Interrogation of Y. Kaper of 13 February 1967:
Testimony of Y. Kaper:
23.) Interrogation of D. Budnik of 14 February 1967:
Testimony of D. Budnik:
24.) Interrogation of Z. Trubakov of 14 February 1967:
25.) Interrogation of A. Evgenyev of 14 February 1967:
26.) Interrogation of S. Tauzhnyansky of 20 May 1980:
27.) Interrogation of G. Batasheva of 15 July 1980:
28.) Interrogation of Y. Ekel' of 28 July 1980:
29.) Interrogation of P. Klepko (Savitskaya) of 31 July 1980:
30.) Testimony of Dina Pronicheva:
(Yad Vashem site, citing Yitzhak Arad (ed.), The Destruction of the Jews of the USSR during the German Occupation (1941-1944) (in Russian), Jerusalem 1991, pp. 107-111)
31.) Memoirs of Raya Dashkevich:
32.) Memoirs of Valentin Bubnov:
21.) Interrogation of L. Zavorotnaya of 11 February 1967:
"В приказе было указано, что евреи должны взять с собой документы, деньги, ценные вещи, теплое белье и одежду. За невыполнение такого распоряжения — расстрел. Я этот приказ видела на столбах и домах. Его передавали немцы по радио.(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 45)
[...]
На второй день после оглашения приказа в р-не Бабьего Яра появились большие группы людей, конвоируемые немцами. Больные и совершенно старые люди ехали на подводах.
Непосредственно на месте расстрела я не была, но находилась вблизи от оврага, слышала бесконечные выстрелы, слышала стоны и крики множества людей. Расстрелы длились несколько дней.
После расстрела я видела, как с оврага текли ручьи крови, из песка, которым были засыпаны трупы, пробивались кровяные фонтаны. На площадке возле оврага я видела кучи одежды, снятой с расстрелянных."
22.) Interrogation of Y. Kaper of 13 February 1967:
"Примерно 29–30 сентября 1941 г. из этого лагеря начали вывозить заключенных на автомашинах в «Бабий Яр» и расстреливать там. Меня посадили в последнюю автомашину, но я по пути к «Бабьему Яру» в районе Лукьяновки выпрыгнул из машины на ходу и упал на дорогу, где лежали расстрелянные люди. Скрыться мне не удалось. По пути в Пуще-Водице я был пойман гитлеровцами и отправлен в гестапо, а затем в лагерь для евреев в г. Киеве по ул. Институтской.(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 46, see also his testimony of 23 May 1980)
Через два месяца вместе с другими пятью заключенными направили на работу в так называемую школу полиции на ул. Мельника 48. В этой школе, как и лагере, над нами издевались, условия там были сверх нечеловеческие.
Осенью, в сентябре–октябре 1942 г. меня и еще троих заключенных, Будника Д.И., Островского Л., отчества его не помню и Вилкис Филиппа, отчества его также не помню, посадили в автомашину-душегубку и завезли в Сырецкий концлагерь, где мы находились до августа месяца 1943 г.
Из лагеря нам было видно, как гитлеровцы систематично два или три раза в неделю возили людей в «Бабий Яр» на расстрелы.
В августе 1943 года нас угнали в Бабий Яр, заковали в кандалы (цепи), заставили вытаскивать трупы, строить специальные печи и сжигать в них остатки жертв.
Поместили нас в землянку, немцы из зондеркоманды жестоко избивали заключенных. Ложились мы ночью в землянке прямо на сырую землю. В Бабьем Яре нас таких заключенных было 300 человек с лишним.
После раскопок ям мы вытаскивали трупы пожарными баграми (крючками) и складывали их плотно в печи, построенные из каменных плит, рельс, прутьев и слоев дров, облитых нефтью. Между такими слоями лежали трупы. Печи поджигали, и они горели более суток. Одновременно в другом месте оврага нас заставляли строить новые печи. Так повторялось много раз. Кости, остававшиеся после сжигания трупов, мы дробили ступками, просеивали через сетки, смешивали с песком и рассыпали вместе с пеплом, заравнивая дороги.
Заключенных также заставляли перед сожжением трупов вытаскивать из них золотые зубы и другие ценности.
Я видел, как в овраг приезжала машина-душегубка, останавливалась на несколько минут с работающим мотором, а затем мы вынуждены были выгружать из этой машины трупы и бросать их в горящие печи. Нередко в душегубках люди не умирали и их бросали в огонь живыми. Из горящего костра раздавались крики и стоны.
Кроме того, мы видели, как в овраг Бабьего Яра привозили людей на автомашинах и расстреливали здесь же, не умерщвляя газом, а трупы также сжигали. Уничтожению в душегубках и расстрелам в Бабьем Яре подвергались мирные жители, партизаны и советские активисты.
В Бабьем Яре я и другие заключенные находились около двух месяцев. За это время сожжено примерно 120 000 трупов.
Последнюю печь мы уже строили для себя, так как были обречены на гибель в этом Яре смерти.
Однако, хотя находились под сильной охраной гитлеровцев в созданных ими тяжелейших условиях, мы готовились восстать и выбираться на свободу. Воодушевлял нас на это заключенный Ершов.
Я нашел среди трупов ключ, который подходил к замку нашей землянки, где мы находились после работы, другие товарищи готовились разбить оковы и напасть на фашистов. 29 сентября 1943 года мы открыли замок и бросились на охрану. Из 300 человек удалось прорваться и спастись всего лишь примерно 10–15 человекам. Остальные были расстреляны на месте, а также недалеко от землянки убиты немецкими палачами. Кроме меня в живых остались Давыдов, Стеюк и другие. Почти все они проживают в городе Киеве.
Одним из руководителей уничтожения советских людей в период оккупации являлся бывший начальник Сырецкого концлагеря Радомский.
Начальником зондеркоманды был немец, некий Топайда, который организовывал сожжение трупов в Бабьем Яре. Он указал все места, где находились трупы расстрелянных людей."
Testimony of Y. Kaper:
"Before we were sent to Babi Yar we noticed that opposite the exit from the Syrets camp a high fence had appeared. We did not understand what it was covering. As soon as we approached the camp gates we were ordered to take our footwear off. We thought it was our last stop.Here policemen and the Germans were not like those in the camp. They were even worse monsters with awful bandit eyes. But it was all the same for us, we didn't bother them.At last the command was given and we went out. We were escorted by two soldiers with automatic guns on both sides even though we did not have far to go. Along the road we found ourselves near a ground rampart and in a distance I noticed a house or a hut. At the entrance there was scull with crossbones but it was not a drawing like on electrical boxes but a real human scull and bones. It became clear that there was no way back from here. We were led further and we found ourselves in a ravine and inside there was smooth ground. I didn't understand how they came there in cars but it was evident that this was a road and that some gasenvagens had been there. We were ordered to sit down on the ground. We heard a lot noise and cries over precipice.We did not know what was going on. At last a young officer who I think was one of the bigger bosses, appeared. He was yelling louder than anybody else and ordered groups of people in fives to come forward. So one of those German bandits went, took five of us and we were led behind the fence that was made of twigs and sticks. We didn't know what was going on behind that fence. The one thing that calmed us down a little was that no shootings were heard there which meant that they would not shoot us immediately. If they killed us in a gasenvgen they would have killed us all at the same time.Soon the same fascist came again and took five more people. I was sitting and did not know what to think. I must say, I didn't think about much at all since there were seemingly no options other than death so whatever would be would be. At last my turn came. I was led away. As soon as I found myself behind the camouflaging rampart I saw the panorama that I would remember till the last day of my life. The corpses were accurately laid out (later I learned that the furnaces had been prepared to burn the corpses). I cried out, That's enough, I don't want to live any longer, shoot me now.At that moment the biggest boss, a German ran up to me. Later I learned that his name was Topaide. He struck me so hard in the face that he rattled my lower jaw. I could neither cry nor talk. One of the Germans pulled me towards another one who was sitting on a small stool. There were chains and a rail lying there. He put the clamps on my ankles then the chain. He inserted the rivets and hammered them on the rail. I started guessing where we had ended up and what we would be doing. He ordered me to sit there where other chained prisoners were already sitting. My mouth bled and I couldn't feel my teeth nor move my tongue. I tried to fix my jaw with my hands. I thought that down in the ravine worked our friends who were taken away a few days earlier: Ostrovsky, Vilkes, Trubakov and others.We all were sitting and waiting until all of us were chained and then dinner was announced. All those working stopped their work and came to the place where we were sitting. When all of them were lined up, Topaide ordered the guards to check the chains on the prisoners' ankles. This was checked three times a day. Everybody in the line was checked and then we were ordered to get food. There stood thermoses with soup. Each prisoner came up and got a slice of bread and a scoop of soup.I couldn't eat anything, Philip Vilkes came up to me and I gave him my portion. He exclaimed that this is the end and that there was no hope any more.When dinner was over each went to his work. The newcomers were also assigned to work. I together with ten other prisoners joined the team that was called the outgoing team though there was no going out there. There where we had seen the camouflaging fence was also a ravine but it was almost on the road. When the war began people dug an anti-tank trench and in it were the corpses of military men and commanders mainly. The majority of corpses were in full monition, some of them had no clothes on up to the waist. The corpses were stacked one on the other.On one side, a furnace was being erected. First they brought stones taken from the Jewish cemetery. The tomb-stones bore the dates of those buried in the cemetery. Long railway rails were put on those stones, then iron fences also removed from the cemetery and then some logs with a little room in between to let air through when they started burning.Topaide headed the work of those making, the furnaces. He ran from one place to another without a minute's rest. He gave quick orders and went on running. The main work was in Babi Yar but he also ran over to us in the antitank trench.When everything was ready we were ordered to pull the corpses out and put them on the furnaces. For this special tools were prepared. There was a handle in the form of ring and a rod 50-60 centimeters long with the hooked sharpened end. We were shown how to insert this hook under the chin and pull the corpse out. All this work was done very quickly since every five prisoners were supervised by a German with a whip. If he struck he could kill. And all the time we heard the cries Schnell! We pulled out the corpse and brought it up to the ground There other people picked it up. They opened the mouth first. If there were golden teeth, they were pulled out. Then they took off the footwear and then accurately laid it by the head. Several layers of corpses were put together and then all were doused with oil. Logs were laid and then more corpses and so forth. So at the end it was 2,5 or 3 meters in height. In order to put corpses on the top, a special scaffolding was erected. Thus, during the day we prepared for each furnace about two and a half to three thousand corpses. When everything was ready once again oil was poured over everything and the furnace was lit with torches.At first the bright flame lit the whole ravine but gradually the black smoke covered the flame. The air filled with smoke and the sweetish smell of burning. It became impossible to breathe. At first hair was burning then the bodies caught fire.Germans who were with us there also couldn't breathe and were very often replaced. They also carried flasks with water and they drank it constantly. At the same time another furnace was being prepared in another place, and while one furnace was burning down another was lit. Bones remained almost untouched though they were in fire. They were gathered and put on a special ground lain with granite plates. A special team was crushing those bones into small pieces with special mortars. Then they were sieved and big bones were again crushed then mixed with sand and were scattered on the road.When the working day was over we were lined up and went over to the others who worked in Babi Yar. They were standing in the line and were waiting for us. Again the chains were checked and afterwards we were given a scoop of soup and went to the barracks.I saw this enormous barracks for the first time. There were all our mates from the Syrets camp that had been taken earlier. Each had his place. I didn't pay attention to finding a place on the bunk beds. All the beds were already occupied and many of the prisoners were lying under the beds. I also went to sleep underneath a bunk bed on bare ground. Near me was Lenya Kadomsky and Volodya Kuklya. Our place was not far from the door and at least the air was a bit better there. In the dug-out there was ventilation for fresh air but the door was made of welded iron rods. That's why I chose the place there. I gave my supper to the other prisoners since after the blow of that bandit Topaide I couldn't eat. I lay thinking how unlucky we all were and thus I fell asleep.Suddenly I heard some noise and didn't understand that it was time to get up and though it was still dark but everybody was preparing to leave. Going out of the barracks I noticed what I had not noticed before: it was necessary to go down or up 5 or 6 steps to come in or out of the barracks.Opposite the exit from the barracks, a watch-tower was erected and there were always Germans with machine-guns aimed at the door of our barracks.During line-up the chains were checked again. I had already managed to tie them up with the rope, as everyone did. One end of the rope was tied to the middle of the chain, the other to the upper button of the trousers. It made it easier to walk since the chain was not hanging loose. After inspection, we were given our breakfast a scoop of soup and a piece of bread. The food here was better than in the Syrets camp. After breakfast they counted off 70 or 80 people and sent them to the anti-tank trench and the rest were sent down to the ravine. I also was sent there.The work was the same as in the first trench but here the corpses were pulled out with small hooks and it was not far to pull them. The rest was still done by the others. Here, in Babi Yar it was much harder to pull out the corpse. True, the upper corpses, obviously, recently shot were easily drawn out. But those on the bottom, shot in 1941 were lying intertwined. Some of them were shot and others were not touched with bullets. They were lying all together and it was next to impossible to pull out the corpse. Many times the corpses were drawn into two and that's why they were pulled out with big hooks. Workers tried to pull a hook under a rib and then several men having caught at the hook-handle managed to pull the corpse out. Then the corpse was pulled with small hooks towards the furnace where it was inspected by the team of Goldsucher, Gold hunters. Gold teeth, rings, ear-rings and other jewels were taken out and the corpses were put onto the furnace. All this work was done under strict supervision of Germans. As we were, so to say, naked and barefoot we managed to pull something over ourselves, it was either a coat or a pair of boots. They could be dried a bit and then put on. We didn't pay any attention to the fact that it all smelled awfully. All this time we did not wash our hands but still ate with them. The work lasted from morning till dark with a short break for dinner. Any violation of the order was punished here on the spot with shooting and burning on the stake. It was necessary to work without saying a word to anyone. If they noticed anybody talking they shot them at once.The Germans were themselves afraid of us as we could dash at them with picks and spades. There were many more of us than them.All of us worked in the ravine. Together with us were Germans who supervised us with a whip and an open holster for a pistol. They changed every two hours. The main guards were on the slopes of the ravine with their machine-guns ready.Among our captives there were also traitors. As we had learned, such a traitor was among us in our dug-out (he also was in chains), his name was Nikon. He was brought from Belaya Tserkva region where he had served as a policeman and we did not know how he got to our dug-out. There could be some more, that's why everyone kept to themselves and spoke only in whispers. Still some people agreed and started digging a tunnel in the barracks. They could not manage to do it within one night since they had neither spades nor any other tools and they were digging with their hands. They camouflaged the hole and put the dirt under the different bunk beds. Germans did not enter the barracks usually. But Nikon informed them that there was an escape attempt with 16 participants. They were all shot and we were ordered to put them onto the furnace.Our team in charge of burning corpses counted 330 persons. Each day three times a day our chains were checked and they reported to Topaide with humor that in the heavenly team there were so many figures. In German the word figure means corpse. They reported it and laughed since they considered us live corpses.Still, once there was a miracle about which we couldn't expect. We worked in groups. In one of the group our friend Fedor Savertanny asked permission to satisfy his personal needs a few steps away from the rest since there were no toilets. The German who guarded this group permitted him to go. At this moment some bosses arrived and the guard must have forgotten that he had let the prisoner go. Savertanny used the opportunity of not being observed to remove his chains and dashed for the cemetery and from there he ran away. When fascists started searching it was already late. He had reached the city and managed to hide away. Thus Savertanny remained alive. But when it became known that one of the prisoners had run away the work was stopped and they shot 15 other prisoners and we didn't know where they had put the guard who had made that mistake.I believe that there isn't and cannot be more back-breaking and harder work than that of burning corpses. Our life wasn't worth a nickel. They would shoot anyone for any reason. The only thing that saved us was that they needed us for work. Everything that was done in Babi Yar was top secret, even for most Germans. When they brought food or something required for burning, like logs or oil, it was brought up to a certain point and nobody was permitted to go beyond it. They must have ordered everything over the phone since the guards brought everything for us on the trucks, so other Germans didn't know what was going on there.I think that the dwellers of Kurenevka and other adjoining districts must have guessed what was going on in Babi Yar. From morning till night the sky over Babi Yar was covered with thick black smoke with the smell of burned flesh.Besides burning the corpses of those shot in 1941, almost every day a gasenvagen came to the ravine with murdered people inside it. It was an awful sight. There were people of different ages and nationalities. Germans opened the door of the gasenvagen and ordered us to unload the corpses and put them into the fire. Sometimes the gasenvagen arrived and the people inside were murdered only after the arrival.We heard how they cried and knocked on the walls and then gradually everything calmed down. When we put them into fire the bodies squirmed like live ones and it was impossible to look at them.Sometimes it happened so that when the gasenvagen arrived at the ravine full of people to be annihilated, the Germans opened it, let them out, put them into chains and made them work together with us. The work force was scarce. Every day we worked like robots. We were urged on, beaten, covered with sweat and blood. High bosses came and cried at Topaide that the work was going very slowly, that the prisoners should be woken earlier and punished more to make us finish quicker. They hurried to hide their traces. Topaide, in his turn, yelled at the Germans who supervised over us, made them beat us to make the work go quicker. He accused them of treating us too cordially. At line up Topaide said that those who would work well would be taken to the team which would go with them to Zhytomir, Berdychev or Lvov, the rest would stay here and he pointed to the furnace. Though all of us knew that we all would be there where Topaide pointed, we still hoped for some miracle that would keep us alive. There wasn't a day that passed when 5 or 6 people were not shot because of poor work or some other offense. The simplest punishment was to shoot, since nobody was responsible for this.Once the gas-van came. There were dead absolutely naked young girls. There were so many of them that one couldn't guess how they managed to get inside. Many of them had handkerchieves on their heads. Some of them hid rings, ear-rings and watches under the kerchiefs. I remember that when I carried one of the girls to the furnace a watch fell from under the kerchief where she had hidden it. All the corpses were wet and presented an awful sight. The Germans laughed and said some unseemly expressions.Once, when we were pulling the corpses out something had happened but we couldn't come up and see. As it turned out, one of our prisoners recognized his wife and two children who were killed in 1941. He was not sure until the children were separated from the mother and when she was turned over he recognized the scar on her neck that remained after an operation before the war. When in the evening he came to the barracks, he cried and told us that his wife and two daughters of 10 and 12 hadn't managed to be evacuated and stayed in Kiev. He went to the front from the very first days of the war, got captured and found himself in the camp. He knew nothing about the fate of his family. And here this hair-raising meeting took place. After this nightmare it was impossible to fall asleep. I was lying and thinking that if we could open the padlock on the barracks door and attack the guards and at least some people would escape alive. It would be better than all of us being shot down without any chance to tell the world about awful things that took place here.In the morning I had a conversation with Volodya Kuklya and Leonyd Kadomsky who slept nearby. They liked my idea that we should find the key that would match the padlock of our barracks. They promised to do it as they were good at locks. Kadomsky was a good fitter and Kuklya was a good mechanic-fitter. I also knew what key would match our lock. The lock was a big and heavy padlock. So we agreed to do it and not to tell anybody so as not to be exposed to the Germans.In Babi Yar in the pockets of corpses, one could find many things. The bottom corpses were absolutely naked, the middle layers were half naked and the top layer corpses were dressed. Once in one of the pockets we found a bottle of wine and we drank it on the spot, the Germans saw it and laughed. Others found a bottle of eau de Cologne and wanted to drink it but one of them said that it would be better to pour it out in the barracks. So they did it. Sometimes one could find small tools like files, scissors, screw-drivers and others. Nearly every corpse had keys on him. People locked their flats and apartments and took the keys with them. The keys were different, one could choose what he liked. The work was coming to its end. The Germans were in a hurry and urged us on. Many of those in our team that burned corpses had already perished. Some were shot down, others couldn't stand it and committed suicide. To replace them, others were brought there every day. The newcomers secretly told us that the front had been very near and we also could hear far distant sounds of explosions. We kept on trying to survive for another day. Every day more and more people did not come back to the barracks alive!To bring the key to the dug-out was very dangerous since it would be clear what it was meant for. Besides, every day while checking our cuffs they always searched our clothes. That's why I told Kuklya and Kadomsky what key to look for and warned them not to have more than one key in their pockets so it would not make any noise. I also thought that it was very dangerous. By the end of the day I found one key that looked like the one we needed. I brought it. The other fellows brought nothing back. Either they were afraid or didn't find anything and said that there was none that looked like the one we needed. On the next day I again brought the key, they again brought nothing and the following days again. Almost every day I brought a key and stopped reminding them since I thought that they were afraid and didn't want to risk it.When I had several keys that could match, I agreed with Trubakov and Doliner that at the time of giving out meals they would shield me near the door in order that neither the Germans nor the prisoners would notice how I would try the keys in the lock.During the two days I tried all the keys. One of which matched. I opened the padlock and then locked it back again. So I had the key. All the rest of the keys I tossed down under the bunk beds and this one, I also hid but in another place near where I slept. We didn't tell anybody about it at the time and kept it secret.But an extraordinary incident took place. At checking the cuffs one of the Germans felt some hard object in the pocket of one of our fellows. He ordered him to turn the pocket out and scissors fell out of it. Topaide started beating him. When asked what he had taken the scissors for he said he wanted to cut his hair but it was not believed. They thought it was to cut the rivets on the chains. He was beaten till he lost consciousness, then he was thrown into the fire. He was still alive and he cried awfully. So he burned in the fire.After this I thought how much I had risked to find and have tried the key. The work was coming to an end and some of us were sent along the ravine to the Kirillovskaya hospital. There was also another ravine where many people were shot and the same work was to be performed there. But the work there was also coming to an end.The burning of corpses was finished and we were ordered to remove the camouflaging fences. One part of prisoners was sent to gather the ashes near the furnaces. We put the ashes on the stretchers, mixed it with sand and put it on the road so as not to leave any traces.Others were sent to erect another furnace. Here it became obvious, since there were no corpses, who it was meant for. We did not know what to do.When we were gathering the ashes with a spade near the furnace, I suddenly noticed golden coins in the form of an ingot. They must have been wrapped into something and got melted together. I put this ingot into my shirt.So the works in the ravine and connected with building a new furnace came to an end. The team that worked near the Kirillovskaya hospital also came back. We were lined up and the Germans were whispering something and looking at the road, they must have been waiting for big bosses. But there was no car in sight. We stood a bit more, then we were ordered to sit down. There were many guards about. Then not to cause any suspicions they ordered two prisoners to boil potatoes. Our fellows lit the fire, took two big pots and started boiling potatoes."(Wiehn, Jewish Fates in Kiev 1941-1943. Nothing is forgotten)
23.) Interrogation of D. Budnik of 14 February 1967:
"Перед отступлением частей СА из Киева работал на одной из улиц города. Я и другие служащие части пытались перебраться на левый берег Днепра вплавь или другими способом, так как мост через Днепр был уже взорван. Однако сделать этого не смогли и вместе с другими товарищами попали в окружение немецких войск. Это было 19 или 20 сентября 1941 года. На следующий день 21 сентября 1941 г. я был схвачен полевой жандармерией на улице и водворен в здание кинотеатра № 5, а затем отправлен во временный лагерь для военнопленных на ул. Керосинной. В этом лагере на протяжении 5 дней нам не давали ни еды, ни питья. На шестые сутки дали по черпаку разведенной в воде муки, при этом без какой-либо посуды. В результате этого в лагере началось массовое вымирание заключенных. Затем немцы начали вывозить из лагеря на автомашинах заключенных старших возрастов и подростков, якобы для отправки домой. Однако мы слышали выстрелы где-то в районе «Бабьего Яра», а машины возвращались в лагерь без людей, но с их одеждой. Мы поняли, что заключенных расстреливают.(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 50, see also his testimony of 22 May 1980)
Человек 300, более молодых и здоровых, в том числе и меня гнали гитлеровцы по улицам, которые могли быть заминированными. Затем нас бросили в лагерь на улице Институтской. В этом лагере я видел, как на протяжении двух-трех месяцев немцы издевались над заключенными и уничтожали их.
Из лагеря на Институтской я был переведен на работу в общежитие украинской полиции и в гестапо по ул. Мельника и, как заключенный, выполнял различные черные работы.
Примерно в сентябре 1942 г. меня вместе с заключенным Капер Яковом, Островским Леонидом и Вилкис Филиппом, отчества их не помню, перевезли на автомашине-душегубке в Сырецкий концлагерь.
Здесь условия и режим были еще хуже и жестче. За любую провину и без такой каждого пятого или третьего заключенного расстреливали. Питание в Сырецком лагере состояло из «баланды» на картофельных лушпайках и горячей воды. Заключенных били, заставляли делать, так называемую «зарядку» — ползти на животе, коленях и идти «гусиным шагом». Все эти экзекуции сопровождались избиениями дубинками. В середине августа 1943 г. меня вместе с группой заключенных отправили в лагерь «Бабий Яр». Там нас заковали в кандалы, заставили раскапывать трупы ранее расстрелянных в этом яре людей, а затем сжигать их в печах. Печи строились из разобранных кладбищенских памятников и металлических решеток, на которых ложились слои дров и слои трупов.
Устройством печей руководили немцы — специальные инструкторы. Часть работ по извлечению трупов и подаче нефти, которой обливали дрова и трупы, были механизированы.
Такие печи нас заставляли строить в разных местах и поочередно их поджигать.
В одну печь мы укладывали до 2000 трупов. После сгорания печи в целом, мы специальными трамбовками раздробляли несгоревшие кости, просеивали их через сита. При этом обнаруженные золотые вещи и в частности, золотые зубные коронки, подбирали гитлеровцы. Оставшийся пепел заключенные рассыпали по дну яра (оврага).
В период сожжения трупов, не реже, чем два раза в неделю, немцы привозили в душегубках, по 8–9 ходок в день, живых заключенных и здесь же в автомашинах отравляли их газом, а трупы укладывались нами в печь для сожжения.
Кроме того, нас заставляли раскапывать трупы в противотанковом рву, находившемся вблизи Бабьего Яра, а также на территории психиатрической больницы им. Павлова, и сжигать их в указанных печах.
Часть заключенных из нашей группы была расстреляна и сожжена на месте.
Всего на протяжении полутора месяцев было сожжено в Бабьем Яру 120–125 тысяч трупов."
Testimony of D. Budnik:
"On August 18, 1943 a group of SS officers arrived at the camp. They chose a group of about one hundred men capable of physical work. We were lined up and ordered to remove our clothes that were still usable. We already knew what it meant and tried to damage our clothes and shoes with a knife instead of being left naked.We were led to Babi Yar. Every fifth man was brought to a stocky man who, we later learned, had been an iron smith. Our feet were cuffed into primitive clamps, like those on a chain in a well, which allowed us to work but not run away. Then we were led into a barracks were there were more prisoners. It was about 100 or 150 meters from the camp. The rest of the prisoners were loaded into vans and taken to Germany and transferred to other concentration camps. Along the periphery of Babi Yar they installed screens to camouflage the area and the whole region was declared restricted. They were also planting trees to hide the area from planes flying overhead.At night we were led into a barracks with steep steps. There were no windows and only one door. It was not even a door but just a mesh of thick iron rods locked with a big pad lock. Just across from our barracks was a tower with a machine gun. We were guarded by 18 SS officers, none of them less than a junior lieutenant. That was in addition to the regular guards around the entire territory.In the morning we went to work. I can not make myself utter the word Work without recalling with horror what we were made to do. It was awful. We had to dig out the pits with the corpses, search them for jewelry, remove any gold fillings and then burn them in the furnaces that we had built. We were divided into brigades each specializing in specific types of work. I worked with the hooks. I had to dig up the ground, pull out the corpses of those who had been shot in front of our own eyes. The shooting went on until the last day. Even when we were taken to Babi Yar, we saw the vans filled with prisoners passing by and heard the shots.It was not only an awful job but it was also impractical. The compressed soil and corpses had stiffened after two years and made the work nearly impossible. The Germans soon realized that there was no way to dig out and burn such a large number of corpses. The front was rapidly approaching and they were in a hurry. Then, in addition to the spades we were using, there appeared a bulldozer and other machines.This operation was done under Topaide, a true monster. On any pretext, he shot people through the head. Without any warning. He would simple come up and shoot them if he did not like something. Or else he would make the victim kneel down in front him and then shoot them. We could recognize him from a distance because he constantly jerked his head. It must have been because he had been wounded. Once he found out that there was a partisan who had a brother who worked as a policeman in the camp. He ordered the policeman to shoot his own brother or else be shot himself. I do not know what the policeman felt, but he was convinced that it was impossible to help his brother and at least he himself would escape death.The fascist regime annihilated everybody who was its enemy and ruined the souls of those who served it.Besides digging, we also helped the team that built the furnaces. For this, tombstones and iron fences brought over from the neighboring Jewish cemetery were used. These tombstones were laid on the site 10 meters across by 10 meters in width, like a chessboard. Rails and fences were laid on top of them. Then two rows of logs were put down and then a layer of corpses, then more logs and then more corpses. After this everything was doused with oil and burnt.These furnaces were of differing sizes, but not less than three meters high. The corpses were laid with their heads on the outside. Any remaining bones were crushed with iron hammers and then sifted with special sieves to remove gold and jewels. The ashes were then mixed into the ground.The guards and instructors who watched over us always kept a bottle of vodka near them buried in the sand and some snacks. They sat there and calmly ate and drank.Once I remember that some girls were brought in from the brothel. There had been one in Kiev throughout the occupation. They were absolutely naked with nothing but handkerchiefs on their head. They must not have thought that they would be killed and wanted to hide their jewels. The gastruck, which had room for 110 people was used this time, not as a means of transportation but as a murder weapon. I asked myself why they were killed. They at least wanted to serve the Germans.The number of victims of fascism grew as they increased in cruelty. They tried to keep all of these deeds secret. Once I watched one man walking near us. As far as I could guess, he was a worker. He must not have known that it was prohibited to walk there or he must have forgotten about it since he was drunk. He could do no harm to anybody, but the fascists were afraid of even him.We worked 12 to 15 hours every day. The Germans made us hurry. The black smoke was rising above Babi Yar from the 60 furnaces that were built and in each one over two thousand people were burnt.We did not suspect that there even existed a special German firm for designing crematoria. A real industry of annihilation."(Wiehn, Jewish Fates in Kiev 1941-1943. Nothing is forgotten)
24.) Interrogation of Z. Trubakov of 14 February 1967:
"В этом лагере я находился здесь до 18 августа 1943 года, а затем в числе сотни, куда входили евреи, не регистрированные коммунисты и партизаны, был направлен в Бабий Яр, где нас поместили в какую-то яму, имевшую выход с одной стороны, которая усиленно охранялась исключительно офицерами из войск «СС».(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 51, see also his testimony of 28 May 1980)
[...]
В течение 3-х суток мы копали яму, пока не докопались, как нам думалось, до твердого грунта, но это оказались трупы. С еврейского кладбища принесли надгробные плиты и железные ограды, а затем, спланировав площадку 10х10 м и обложив ее в шахматном порядке плитами и оградами таким образом, чтобы получилось поддувало, рядами укладывали дрова и трупы и обливали их нефтью.
В такую печь укладывалось до 2–2,5-й тысяч трупов, поджигалось одновременно с четырех сторон, вначале создавался большой дым, а затем горело без дыма, а снизу из-под поддувала текла черная густая масса, которая стекала в специально приспособленную яму, а затем закапывалась.
Уцелевшие кости заставляли нас размалывать и через решетку просеивать, после чего порошок рассеивался по близлежащим огородам.
Меня с заключенным Раппопорт (погиб) заставляли проверять трупы перед сжиганием на предмет извлечения золота и других драгоценных вещей.
Постепенно нашу команду стали увеличивать и довели до 320 человек в 2-х землянках.
В этой команде я находился до 28 сентября 1943 года, т.е. до побега.
За это время я стал свидетелем сжигания примерно 125 тысяч трупов, которые были ранее уничтожены, а нас заставляли откапывать и сжигать, о чем я уже рассказал выше.
Пытаясь спастись из этого ада, заключенными был организован побег в ночь [с] 28 на 29 сентября 1943 г., организатором которого был Федор Ершов, в результате я и еще 15 человек спаслись, из коих в живых сейчас 8 человек — это Давыдов, Будник, Кукля, Берлянд, Островский, Капер, Стеюк, Иовенко и я."
25.) Interrogation of A. Evgenyev of 14 February 1967:
"В городе Киеве проживаю постоянно. К началу войны и в дни оккупации Киева я проживал на ул. Бабий Яр, которая затем была переименована в ул. Д. Бедного.(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 52, see also his testimony of 9 June 1980)
[...]
Наш дом стоял крайним на улице, выходящей к яру.
Несмотря на то, что в то время мне не было еще семнадцати лет, все события я хорошо помню.
После того, как были взорваны здания центральных улиц города, особенно Крещатик, немцы на автомашинах подвозили со стороны ул. Мельника людей, в основном мужчин, раздевали их на площадке, прилегающей к яру, ложили на землю, а затем подводили к оврагу и расстреливали. Я в это время находился на территории Сырецких военных лагерей, на расстоянии примерно 120–150 м от места расстрела. Машины подъезжали беспрерывно. При мне было расстреляно людей, привезенных на 12–15 автомашинах, и я убежал домой.
Через 2–3 дня я услышал выстрелы в «Бабьем Яру» из автоматов и пулеметов. Со своим двоюродным братом Ткаченко Василием мы пробрались за проходящей подводой на ул. Дорогожицкую, в которую упирался овраг. С этой улицы нам было видно, как немцы со стороны кладбищ гнали массы людей, среди которых в большинстве были женщины, старики и дети. Ранее на автомашинах привозили в основном мужчин. Больных и не могущих двигаться стариков и детей везли на двухколках. Перед этим у них отбирали вещи и ценности. Заводили для этого к карьерам, а затем непосредственно с обрыва оврага расстреливали.
Я наблюдал эту ужаснейшую картину на протяжении 20–30 минут. Колонны людей беспрерывным потоком двигались под конвоем к месту расстрела. Я ушел домой. Из усадьбы нашего дома слышны были бесконечные очереди из автоматов и пулеметов. Расстрелы длились дней 10. Затем оцепление Яра было снято и открылся проезд в сторону Лукьяновки.
Расстрелы продолжались и после, но уже в основном в ночное время. Днем я видел в овраге присыпанные трупы, а на утро следующего дня на тех же местах виднелась свеженасыпанная земля, заметны были головы, руки и ноги новых жертв. Во многих местах земля просачивалась человеческой кровью. Я неоднократно проходил по шоссейной дороге над оврагом, и все это видел своими глазами."
26.) Interrogation of S. Tauzhnyansky of 20 May 1980:
"19 сентября 1941 года фашистские войска вступили в город Киев, а примерно через неделю по городу на стенах домов и других строений были вывешены объявления. В них предлагалось всему еврейскому населению города с необходимым количеством одежды, ценностями и документами, а также с трехдневным запасом пищи собраться в районе улицы Мельника. За неявку на сборный пункт грозила кара — расстрел. Так было записано в объявлении. Среди взрослых обсуждалось это объявление. Одни говорили, что собравшихся якобы отправят на железнодорожный вокзал, а оттуда в Израиль. Другие говорили, что будут отправлять куда-то на работу, но толком никто ничего не знал.(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 53)
Моя мать по национальности была еврейкой, и решила идти вместе со всем еврейским населением города Киева. Собрав с матерью в два больших рюкзака по паре сменного белья и немного имевшихся дома сухарей, мы вышли во двор. Помню, что во двор также вышли соседи, не успевшие эвакуироваться, и проводили нас за ворота.
Какая-то женщина дала матери небольшой крестик с цепочкой, и она повесила его мне на шею. Выйдя с нашей ул. Тропинина на пересекавшую ее Овручскую, мы пошли в сторону Новой Овручской (теперь улица Якира). По мере приближения к этой улице все увеличивалось число идущих граждан с вещами, а когда вышли на ул. Мельника, то она была просто запружена людьми, продвигающимися в сторону пересечения улиц Мельникова и Пугачева. На этом участке еще оставалась часть уличных заграждений, созданных в начале войны из мешков, набитых песком. Вот это заграждение создавало своеобразный барьер, за который провожающих уже не пускали, а идущих к месту сбора граждан гитлеровцы брали под конвой и гнали дальше в направлении Бабьего Яра. Все конвоиры были в темнозеленой форме с эмблемами СС, а у офицеров на высоких фуражках были кокарды с изображением черепа со сложенными накрест костями. Вооруженные они были автоматами. Многие были с собаками. Из какого гитлеровского подразделения они неизвестно.
Люди двигались сплошным потоком. Многие несли на себе сделанные в виде рюкзаков мешки. Некоторые катили перед собой тележки с больными, неспособными двигаться самостоятельно. Матери везли в колясках грудных детей, а более старших — несли на руках или вели за руку; абсолютное число идущих были старики, подростки, женщины и дети. Люди плакали от страха перед грядущим неизвестным. Слышались настороженные недоумения: «Если думают вывозить с вокзала, то почему же собирают на Сырце в районе Бабьего Яра?» В связи с большим скоплением людей, движение замедлилось. Гитлеровцы разделяли толпу граждан на группы примерно по 500–600 человек и гнали их по ул. Мельника вниз, затем через ул. Дегтяревскую на ул. Дорогожицкую мимо Лукьяновского и Военного (Братского) кладбищ, а затем направо уже непосредственно в «Бабий Яр». Через непродолжительное время гитлеровцы этим же маршрутом гнали все новые и новые группы мирных граждан. Улица Дорогожицкая и проселочная дорога, где теперь ул. Д. Коротченко, были перекрыты гитлеровскими автоматчиками с собаками, и, таким образом, район Бабьего Яра был полностью оцеплен.
В одной из таких групп, в количестве 500–600 человек гнали и меня с матерью. Когда мы уже проходили вдоль Бабьего Яра и приблизились к большой ровной площадке, то должны были проходить как бы живой коридор из выстроившихся в два ряда гитлеровцев. Пройдя метров 30 по этому коридору, мы попадали на упомянутую площадку, где людей раздевали и группами по 50–60 человек гнали в овраг, который был на расстоянии примерно 30 м от площадки, и там расстреливали из автоматов. Проходя по коридору и уже на площадке, людей жестоко избивали палками. У нас с матерью ничего ценного не было, и я только сбросил с себя рюкзак с бельем и сухарями. Куда свой рюкзак дела мать, я не знаю, так как мы неоднократно теряли друг друга в той суматохе. Впереди слышались автоматные очереди, крики детей, подростков, взрослых. Кто не хотел идти к месту казни или в истерике молил о пощаде, того фашисты избивали или травили собаками. Уже уходя в сторону оврага, мать успела крикнуть — «Сережа, беги», а сама в толпе медленно пошла вниз в овраг, в котором гитлеровцы расправлялись с мирными ни в чем не повинными советскими гражданами.
Я стал метаться во все стороны, не зная, что делать, но вскоре заметил одного отдельно стоявшего от оцепления гитлеровского солдата, и, обратившись к нему, я стал просить и объяснять, что я не еврей, а украинец, попал сюда совершенно случайно и в подтверждение этого стал показывать крестик. Солдат после небольшого раздумья, указал мне на валявшуюся неподалеку пустую хозяйственную сумку и жестами приказал мне собирать в нее советские деньги, которые ветром разносило от того места, где раздевали обреченных. Насобирав полную сумку денег, я принес их солдату. Он велел спрятать деньги под кучу одежды, а самому отойти на небольшой глиняный бугорок, сесть там и никуда не уходить, что я и сделал. Недалеко от меня стояли две автомашины — легковая и крытая металлом, без окошек, грузовая, такие машины называли «душегубками». Людей в этих машинах не было. Возле них прохаживались несколько офицеров в черной форме с эмблемой СС и с черепами на кокардах фуражек. Они, по моим наблюдениям, давали жестами какие-то указания солдатам, находившимся в оцеплении места расстрела. Вскоре возле меня остановилась еще одна легковая автомашина, в которой были солдат и офицер в темнозеленой форме. Солдат, заставлявший меня собирать деньги, подошел к офицеру и о чем-то переговорил, затем жестом позвал меня и велел сесть в машину, я выполнил это. Рядом со мной села девушка лет шестнадцати, и автомашина направилась в центр города. На улице Саксаганского офицер нас отпустил, и мы разошлись. С этой девушкой я не знакомился и кто она такая, мне неизвестно. До освобождения Киева частями Советской Армии я скрывался у своих знакомых. В период оккупации я в Бабий Яр не ходил, а от кого-то из жителей города Киева, от кого именно уже не помню, слышал, что массовые расстрелы в Бабьем Яру длились несколько дней. Какое количество граждан было уничтожено, не знаю, как и не знаю, кто руководил теми злодеяниями."
27.) Interrogation of G. Batasheva of 15 July 1980:
"В районе пересечения улиц Мельника и Пугачева нас взяли под конвой гитлеровские автоматчики и назад по ул. Мельника уже никого не выпускали. Были ли на том участке какие-либо искусственные барьеры, я не помню. Мы следовали дальше по ул. Мельника, по обе стороны дорог стояли гитлеровцы и требовали сдавать вещи и ценности. Люди бросали рюкзаки, чемоданы, сумки и шли дальше. Мы также бросили свои сумки с вещами. Со стороны Бабьего Яра уже отчетливо слышны были автоматные очереди. Нас гнали с улицы Мельника влево мимо военного кладбища по ул. Кагатной (ныне - Семьи Хохловых), затем вправо по ул. Дорогожицкой между Лукьяновским и Воинским кладбищами.(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 62)
Я хорошо помню, что тогда по обе стороны ул. Дорогожицкой были густо насажены молодые деревья, а между ними стояли гитлеровцы - вооруженные автоматами и палками, многие были с собаками. В конце территории кладбищ людей гнали вправо вдоль Бабьего Яра, где был выстроен как бы живой коридор из автоматчиков, и все невольно попадали на большую ровную площадку. Кто пытался уклониться в сторону, того жестоко избивали палками и травили собаками.
Избивали людей и беспричинно, нам все время приходилось уклоняться от ударов. Прошло много лет, а я без ужаса не могу вспомнить того кошмара, который проходил на площадке. Это был ад в полном смысле этого слова. У края площадки были возвышения, а между ними узкие проходы, ведущие в овраги, в которых фашисты уничтожали мирных советских граждан. На этой площадке гитлеровцы срывали с людей одежду и полураздетых гнали к месту казни. Люди метались с одного места на другое как обезумевшие, в сплошной гул сливались крики обреченных и автоматные очереди. Я не совсем понимала, что со мной происходит, и где растеряла свою мать, сестру и брата. В этой суматохе я встретила четырнадцатилетнюю девочку с нашего двора Маню Пальти, с которой взялись за руки и стали вместе искать спасения. Мы подошли к одному из палачей и стали объяснять ему, что мы не евреи и в Бабий Яр попали чисто случайно из любопытства. Он подвел нас к офицерам, которые стояли возле легковой автомашины, и стал им что-то объяснять. Вскоре один из гитлеровцев жестом указал нам, что можно сесть в автомашину, что мы и сделали. Шофер прикрыл нас какой-то одеждой и поехал по направлению к центру города.
Шофер вывез нас на ул. Мельника и отпустил, несколько дней мы пробыли у своих знакомых, а затем по совету Сороки пошли к линии фронта. 2 ноября 1941 г. в р-не г. Чугуева Харьковской области нам удалось перейти линию фронта, и в Киев я возвратилась в 1946 г.
Насколько я помню, никакой регистрации обреченных на смерть, ни на каких этапах гитлеровцы не вели, люди шли сплошным потоком, их никто не считал. Сколько людей было уничтожено 29 сентября 1941 г. мне не было известно."
28.) Interrogation of Y. Ekel' of 28 July 1980:
"В первые дни войны я был мобилизован на строительство оборонительных сооружений и работал под Киевом. 19 сентября 1941 г. рабочая бригада попала в окружение, и я, как житель г. Киева, пришел домой, где были мои отец, мать и бабушка.(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 63)
Отец до войны работал ездовым в городской конторе гужевого транспорта, и в охране нашего двора находилась лошадь и небольшая повозка. Поскольку моя бабушка была постельной больной, отец решил, что к месту сбора мы все поедем на повозке.
Утром 29 сентября 1941 г. отец, мать и бабушка на повозке, в упряжке которой была одна лошадь, приехали в район Лукьяновского рынка. Примерно к 10 часам утра мы приближались к ул. Пугачева.
Как только идущие переехали ул. Пугачева, их уже брали под конвой гитлеровские автоматчики и обратно по ул. Мельника уже никого не пускали. Нашу повозку повернули обратно, столкнув нас всех на землю. Куда фашисты дели повозку с вещами мне неизвестно, да и в той суматохе этим никто не интересовался. Людей гнали дальше по ул. Мельника и уже здесь начали отнимать сумки и чемоданы с вещами, требовали сдать ценности. С ул. Мельника поток граждан направлялся влево на ул. Дорогожицкую, затем по этой улице к концу территории Лукьяновского и Военного кладбищ, и затем вправо, вдоль урочища Бабий Яр. На этом участке гитлеровцы стояли в два ряда плотно друг к другу и создали как бы живой коридор, по которому сплошным потоком гнали обреченных на смерть граждан.
В той обстановке я остался с отцом, мать и бабушка оказались где-то впереди. Теперь точно не припомню место, но на одном из участков было множество мелких оврагов, вымытых дождевыми ручьями и здесь охранники стояли дальше друг от друга. Воспользовавшись этим, отец столкнул меня в один из оврагов, и сам последовал за мной. По оврагу мы выбрались на кладбище, где дождались глубокой ночи и затем ушли в село на родину отца. Там, через несколько дней отец был задержан гитлеровцами и расстрелян, а я некоторое время скрывался у знакомых, затем в январе 1942 г. перешел линию фронта и был призван в Советскую Армию."
29.) Interrogation of P. Klepko (Savitskaya) of 31 July 1980:
"Ранним утром 29 сентября 1941 г. урочище Бабий Яр по улицам Дорогожицкой и Д. Коротченко было оцеплено гитлеровскими автоматчиками так, что урочище было полностью блокировано. Примерно в 8 час. я шла по проселочной дороге, ведущей на Лукьяновский рынок, и с расстояния 50-70 м видела следующую картину. С улицы Дорогожицкой вдоль Бабьего Яра сплошной толпой шли граждане еврейской национальности, среди которых были женщины с малолетними и грудными детьми, средних лет, глубокие старики и старухи.(Nakhmanovich, Babiy Yar: chelovek, vlast', istoriya. Dokumenty i materialy, document 64)
Людей конвоиры загоняли на большую ровную площадку, где заставляли раздеваться до нижнего белья и группами примерно по 50-60 человек гнали в овраги, откуда раздавались пулеметные и автоматные очереди. Трудно передать, что творилось на площадке. Люди плакали, кричали, падали на землю с мольбой о пощаде, но каратели их жестоко избивали палками, травили собаками и гнали к месту казни. Я видела, как гитлеровец вырвал у молодой женщины грудного ребенка и вытряхнул его из одеяла в овраг. Эту жуткую картину расправы над мирными советскими гражданами я наблюдала примерно в течение 30 минут, затем мне стало жутко, и я прошла ближе к ул. Дорогожицкой, в надежде пойти на рынок. Но по всей этой улице сплошным потоком шли люди и пройти было невозможно.
[...]
Я очень расстроилась от такого ужасного зрелища и возвратилась домой.
Лично я в дни самых массовых расстрелов 29 и 30 сентября 1941 г. автомашин не видела, так как 29 сентября, наблюдала картину казни в течение 30 минут, и 30 сентября вообще в урочище Бабий Яр не ходила. Расстрел людей, проводимых на автомашинах я видела несколько позже, о чем и хочу рассказать. 2 или 3 октября 1941 г., но в какой именно из этих дней теперь не помню, я шла в сторону Лукьяновского рынка, по упомянутой выше проселочной дороге я видела, как гитлеровцы привозили в Бабий Яр людей на крытых брезентом и открытых грузовых автомашинах. В начале урочища Бабий Яр, со стороны ул. Дорогожицкой, был противотанковый ров и возле него небольшая ровная площадка. Вот на эту площадку подходили автомашины, с кузова которых людей сгоняли на землю и заставляли раздеваться до нижнего белья. Затем группами по 5-6 человек, предварительно нанеся каждому обреченному несколько ударов палкой, гнали на край рва и там расстреливали из автоматов одиночными выстрелами. В таком порядке уничтожение людей продолжалось беспрерывно. Среди обреченных были молодые и пожилые мужчины и женщины, откуда их привозили мне неизвестно. Шедшая рядом со мной, незнакомая мне женщина вслух высказала, что это фашисты вылавливают по городу не явившихся по распоряжению евреев и уничтожают их. Одежду расстрелянных гитлеровцы грузили в кузова автомашин и увозили по ул. Дорогожицкой в направлении ул. Мельника. На ул. Дорогожицкой никакой охраны не было, и я свободно шла по тротуару этой улицы, по дороге меня обгоняли автомашины с одеждой расстрелянных, а навстречу шли автомашины с обреченными на смерть гражданами. В общем я тогда видела примерно до двадцати автомашин. Припоминаю, что примерно 5 или 6 автомашин были с открытыми кузовами, а остальные крытые брезентом. В автомашинах, которые шли мне навстречу, плотно на дне кузова сидело примерно по 45-50 человек обреченных.
[...]
У крытых автомашин брезент не доходил до самой кабины примерно на метр или полтора, поэтому были хорошо видны охранники и часть перевозимых граждан. На дверцах кабин и задних бортах открытых автомашин были нарисованы головы животных - оленя или же быка, но точно утверждать за давностью времени не могу, так как четко не помню.
Расстрелы еврейских граждан в Бабьем Яру продолжались и в 1941-1943 гг."
30.) Testimony of Dina Pronicheva:
My name is Dina, Dina Mironovna Vasserman. I grew up in a poor Jewish family, was raised under Soviet rule in the spirit of internationalism and, thus, it is no wonder that I came to love a Russian boy, Nikolai Pronichev, married him, [and] lived with him in love and happiness. In that way I became Dina Mikhailovna Pronicheva. My [internal] passport identified me as a Russian.We had two children - a boy and a girl.Before the war I was an actress at the Kiev Young Viewers' Theater. My husband left for the front on the second day of the war and I was left with our small children and a sick old mother.Hitler's troops occupied Kiev on September 19, 1941 and from the very first day started to rob and kill Jews.… We were living in terror. When I saw the posters on the city’s streets and read the order: “All the Jews of Kiev must gather at Babi Yar,” about which we had no idea, in my heart I sensed trouble. A tremor shook my entire body. I understood that nothing good was awaiting us at Babi Yar. So I dressed my little ones, the younger one [the girl] who was 3 years old and the older one [the boy] - 5, packed their belongings into a small sack, and took my daughter and son to my Russian mother-in-law. Afterwards, I took my sick mother and, following the order, she and I started out on the way to Babi Yar.Hundreds, no thousands, of Jews were walking the same way. An old Jew with a long white beard walked next to me. He wore a talis [prayer shawl] and tefillin [phylacteries]. He was murmuring quietly. He prayed the same way as my father did when I was a child. Ahead of me a woman with two children in her arms walked along, while the third child clung to her apron-strings. The sick women and elderly people were taken by carts, on which bags and suitcases were piled up. Small children were crying. The older people who had difficulty walking were sighing in a barely audible way, but they silently continued their path of sorrow….Russian husbands accompanied their Jewish wives.Russian wives accompanied their Jewish husbands.When we neared Babi Yar, shooting and inhuman cries could be heard. I started to grasp what was going on, but said nothing to my mother.When we entered the gate, we were ordered to hand over [our] documents and valuables, and to take off our clothes. One German approached my mother and tore her gold ring off her finger. Only then did my mother say [to me]: “Dinochka-you are Pronicheva, a Russian. You should save yourself. Run to your little ones. You should live for them.”But I could not run. All around were standing Fascists armed with submachine-guns, Ukrainian [auxiliary] policemen, and fierce dogs ready to tear a human apart. Furthermore, how could I leave my mother alone? I hugged her, burst into tears, but I could not leave her.My mother pushed me away from her, crying: “Go quickly!”I then approached a table where a fat officer was sitting, showed him my passport, and said quietly: "I am a Russian."He looked closely at my passport, but at that moment a policeman came running up and muttered: "Don't believe her, she is a kike. We know her…"The German told me to wait and to stand aside.Each time I saw a new group of men and women, elderly people, and children being forced to take off their clothes. All [of them] were being taken to an open pit where submachine-gunners shot them. Then another group was brought….With my own eyes I saw this horror. Although I was not standing close to the pit, terrible cries of panic-stricken people and quiet children’s voices calling “Mother, mother…” reached me.I saw all this, but in no way could I understand how people were killing other human beings only because they were Jews. And then I understood that Fascists are not human beings, but beasts....
...I saw a young woman, completely naked, nursing her naked baby when a policeman came running up to her, tore the baby from her breast, and threw it into the pit alive. The mother rushed there after her baby. The fascist shot her and she fell down dead…The German who ordered me to wait brought me to some superior of his, gave him my passport, and said to him: "his woman says she is a Russian, but a policeman knows that she is a kike."The superior took the passport, examined it for a long time, and then muttered: "Dina is not a Russian name. You are a kike. Take her away!"The policeman ordered me to strip and pushed me to a precipice, where another group of people was awaiting their fate. But before the shots resounded, apparently out of fear, I fell into the pit. I fell on the [bodies] of those already murdered…. During the first moments I couldn't grasp anything - either where I was or how I got there.I thought that I had gone mad, but when people started to fall on top of me, I regained consciousness and understood everything. I started to feel my arms, legs, stomach, [and] head to make certain that I had not even been wounded.I pretended to be dead. Those who had been killed or wounded were lying under me and on top of me - many were still breathing, others were moaning…. Suddenly I heard a child weeping and the cry: “Mummy!” I imagined my little girl crying and I started to cry myself.The shooting was continuing and people kept falling. I threw bodies off of me, afraid of being buried alive. I did so in a way that would not attract the attention of the policemen.Suddenly all became quiet. It was getting dark. Germans armed with submachine-guns walked around, finishing off the wounded. I felt that somebody was standing above me, but I did not give any sign that I was alive, even though that was very difficult. Then I felt we were being covered with earth. I closed my eyes so that the soil would not get into them, and when it became dark and silent, literally the silence of death, I opened my eyes and threw the sand off me, making sure that no one was close by, no one was around, no one was watching me. I saw the pit with thousands of dead bodies. I was overcome by terror. In some places the earth was heaving - people half-alive were [still] breathing.I looked at myself and was terror stricken - the undershirt covering my naked body was soaked with blood. I tried to stand up but was unable to do so. Then I said to myself: “Dina, stand up. Get away. Run from here, your children are waiting for you.” So I stood up and ran, but then I heard a shot and understood that I had been seen. I fell to the ground and remained silent. It was quiet. Still on the ground, I started to move quietly toward the high hill[s] surrounding the pit. Suddenly I felt that something was moving behind me. At first I was afraid and decided to wait for a minute. I turned around quietly and asked: "Who are you?"I was answered by a thin, scared child’s voice: "Auntie, don't be afraid, it's me. My name is Fima. My last name is Shnaiderman. I am 11 years old. Take me with you. I am very afraid of the dark.I moved closer to the boy, hugged him tightly, and started to weep silently. The boy said:"Don't cry, Auntie."We both started to move silently. We reached the edge of the precipice, rested a little, and then continued to climb further, helping each other. We had reached the top of the pit and were standing, about to proceed in the direction we thought best, when a shot rang out. By instinct we both fell to the ground. We kept silent for several minutes, afraid to utter a single word. When I calmed down, I moved close to Fimochka, took shelter at his side, and asked him quietly: "How do you feel, Fimochka?"There was no answer. In the darkness I felt his arms and legs. He was not moving. There was no sign of life. I rose a bit and looked into his face. He was lying with closed eyes. I tried to open them until I realized that the boy was dead. Apparently the shot that was heard a moment earlier took his life.I caressed the boy’s cold face, bidding him farewell, then I stood up and started to run.Only after making sure I was far away from that terrible place called Babi Yar did I allow myself to walk upright, to a hut that could barely be made out in the darkness…. "
(Yad Vashem site, citing Yitzhak Arad (ed.), The Destruction of the Jews of the USSR during the German Occupation (1941-1944) (in Russian), Jerusalem 1991, pp. 107-111)
31.) Memoirs of Raya Dashkevich:
"On September 29, 1941 all the Jews of Kiev were ordered to come to the corner of the Melnikov and Degtyaryov Streets and to bring with them their money and valuables. Failure to comply with the order would be punished by shooting. A large column gathered, which included my family the Koguts, including 6 children and 7 grandchildren. I stood at my father’s side and held my three-year old little brother Petenka in my arms. We were shot right at the precipice of Babi Yar. My father fell down and then my older sister Sima. People fell like small stones thrown by some hand. I don't know when I was shot but I regained consciousness at night in the ravine. There were dead bodies all around; streams of blood were flowing on all sides. I was only wounded and started to climb from under the pile of bodies, which surrounded me on all sides. Soon I got out and started to crawl, not knowing where I was going. Several times I lost consciousness, but revived and crawled forward again until I saw lights from some house. After I knocked, an old woman opened the door and I passed out."(Yad Vashem site, citing Samuil Gil, Their Blood is Speaking Even Today , New York, 1995, pp. 100)
32.) Memoirs of Valentin Bubnov:
The blowing up of Kreshchatik [the main street of Kiev] served the German occupiers as a pretext to carry out murder operations against the Jewish population of the city of Kiev: five days later, i.e., on September 29, 1941 [sic, the order was posted on September 28], they made clear their response to Kreshchatik….On that unfortunate day all the Jews from our courtyard who did not want to leave [the city] gathered in the courtyard. My parents were standing, embracing each other and crying. I did not understand why they were shedding tears. I was told that my mother was going away for a short time to Novograd-Volynskiy, to my grandparents. An open suitcase was standing between them; I tried to put my toy gun into it, hoping to go with my mother. But nothing came from this, and I too burst into tears, remaining with my inseparable nurse Marusya, who also was shedding many tears. My parents were among the last to leave the courtyard. I never saw Mama again. Father came back in the evening, looking totally exhausted and old. He did not tell me anything but I instinctively felt that something terribly irreparable had happened. However, I gradually became used to the idea that my mother was in Novograd-Volynskiy, that she would return soon, and that we would be together once more.On that terrible day people got ready for a long trip. Lacking any information, not knowing about the situation of Jews in Germany itself or in the occupied European countries, people thought they were going to be taken far out of the harm’s way.On Yom Kippur eve about 100,000 [sic] Jews of Kiev left their homes. Crowds of people with children sleeping in their arms [either walking] or in carts, weeping, supporting the elderly by the arm, in streams slowly and mournfully poured into that river of death, surrounded on all sides by anti-tank barriers, barbed wire, the wall of the Jewish cemetery, and by Germans and local policemen laughing loudly.Further on, further on all hell broke loose….The doomed ones were forced to take off their clothes and were robbed of their valuables. Their papers were destroyed on the spot and, in groups of 30-40 people, they were pushed onto a narrow ridge above the steep mountain. The children were thrown down alive. Many people lost their mind or had their hair turn grey on the spot. The moans and weeping did not stop for three days. The machine- and submachine-guns were not silent for three days in a row. The bodies were falling to the bottom of the ravine. At the end of the day the bodies were covered by earth. The executioners did not manage to murder all of the people in one day so the [temporary] survivors remained behind barbed wire for the night. They were executed during the following days….(Yad Vashem site, citing YVA O.33/5843)
Needless to say, the testimonies collection is far from exhaustive, there are many more from witnesses, bystanders, perpetrators.
ReplyDeleteMy goodness.I thought I knew a bit about Babi Yar,I'm shocked with
ReplyDeletethe number of testimonies that exist.
And yet the deniers cry fake!
And we haven't even systematically screened the West-German investigations yet.
ReplyDeleteRE no. "3.) Report on a secretly tapped conversation between Generalmajor Walter Bruns and other POWs in Trent Park of 25 April 1945:"
ReplyDeleteThis one's misleading because the bulk of what you've quoted is about what Bruns witnessed near Riga.
I think you should edit it to say something like: *Whilst discussing mass shootings he'd either witnessed or heard about in Skirotawa, Latvia, Bruns mentioned that when he submitted a report complaining about the shooting he'd witnessed, General Alfred Jacob told him of two similar complaints that had be made by the engineering battalion which had dynamited the ravine walls of Babi Yar and how he had them passed up to Hitler.* Then just quote the bit about his conversation with Jacob.
TBRoI,
ReplyDeleteyes I've deleted the mis-leading first part. Also added another Babi Yar testimony from Tapping Hitlers Generals (item 2.)